Потемневшее от пыли голубое южное небо – мутно; жаркое солнце смотрит в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями турецких фелюг и других судов, бороздящих по всем направлениям тесную гавань. Закованные в гранит волны моря подавлены громадными тяжестями, скользящими по их хребтам, бьются о борта судов, о берега, бьются и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузчиков, матросов и таможенных солдат – все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, – к ним вздымаются с земли все новые и новые волны звуков – то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают все кругом, то резкие, гремящие, – рвут пыльный, знойный воздух.
Гранит, железо, дерево, мостовая гавани, суда и люди – все дышит мощными звуками страстного гимна Меркурию. Но голоса людей, еле слышные в нем, слабы и смешны. И сами люди, первоначально родившие этот шум, смешны и жалки: их фигурки, пыльные, оборванные, юркие, согнутые под тяжестью товаров, лежащих на их спинах, суетливо бегают то туда, то сюда в тучах пыли, в море зноя и звуков, они ничтожны по сравнению с окружающими их железными колоссами, грудами товаров, гремящими вагонами и всем, что они создали. Созданное ими поработило и обезличило их.
Стоя под парами, тяжелые гиганты-пароходы свистят, шипят, глубоко вздыхают, и в каждом звуке, рожденном ими, чудится насмешливая нота презрения к серым, пыльным фигурам людей, ползавших по их палубам, наполняя глубокие трюмы продуктами своего рабского труда. До слез смешны длинные вереницы грузчиков, несущих на плечах своих тысячи пудов хлеба в железные животы судов для того, чтобы заработать несколько фунтов того же хлеба для своего желудка. Рваные, потные, отупевшие от усталости, шума и зноя люди и могучие, блестевшие на солнце дородством машины, созданные этими людьми, – машины, которые в конце концов приводились в движение все-таки не паром, а мускулами и кровью своих творцов, – в этом сопоставлении была целая поэма жестокой иронии.
Шум – подавлял, пыль, раздражая ноздри, – слепила глаза, зной – пек тело и изнурял его, и все кругом казалось напряженным, теряющим терпение, готовым разразиться какой-то грандиозной катастрофой, взрывом, за которым в освеженном им воздухе будет дышаться свободно и легко, на земле воцарится тишина, а этот пыльный шум, оглушительный, раздражающий, доводящий до тоскливого бешенства, исчезнет, и тогда в городе, на море, в небе станет тихо, ясно, славно…
Раздалось двенадцать мерных и звонких ударов в колокол. Когда последний медный звук замер, дикая музыка труда уже звучала тише. Через минуту еще она превратилась в глухой недовольный ропот. Теперь голоса людей и плеск моря стали слышней. Это – наступило время обеда.
Потемневшее от пыли голубое южное небо – мутно; жаркое солнце смотрит в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями турецких фелюг и других судов, бороздящих по всем направлениям тесную гавань. Закованные в гранит волны моря подавлены громадными тяжестями, скользящими по их хребтам, бьются о борта судов, о берега, бьются и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузчиков, матросов и таможенных солдат – все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, – к ним вздымаются с земли все новые и новые волны звуков – то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают все кругом, то резкие, гремящие, – рвут пыльный, знойный воздух.
Гранит, железо, дерево, мостовая гавани, суда и люди – все дышит мощными звуками страстного гимна Меркурию. Но голоса людей, еле слышные в нем, слабы и смешны. И сами люди, первоначально родившие этот шум, смешны и жалки: их фигурки, пыльные, оборванные, юркие, согнутые под тяжестью товаров, лежащих на их спинах, суетливо бегают то туда, то сюда в тучах пыли, в море зноя и звуков, они ничтожны по сравнению с окружающими их железными колоссами, грудами товаров, гремящими вагонами и всем, что они создали. Созданное ими поработило и обезличило их.
Стоя под парами, тяжелые гиганты-пароходы свистят, шипят, глубоко вздыхают, и в каждом звуке, рожденном ими, чудится насмешливая нота презрения к серым, пыльным фигурам людей, ползавших по их палубам, наполняя глубокие трюмы продуктами своего рабского труда. До слез смешны длинные вереницы грузчиков, несущих на плечах своих тысячи пудов хлеба в железные животы судов для того, чтобы заработать несколько фунтов того же хлеба для своего желудка. Рваные, потные, отупевшие от усталости, шума и зноя люди и могучие, блестевшие на солнце дородством машины, созданные этими людьми, – машины, которые в конце концов приводились в движение все-таки не паром, а мускулами и кровью своих творцов, – в этом сопоставлении была целая поэма жестокой иронии.
Шум – подавлял, пыль, раздражая ноздри, – слепила глаза, зной – пек тело и изнурял его, и все кругом казалось напряженным, теряющим терпение, готовым разразиться какой-то грандиозной катастрофой, взрывом, за которым в освеженном им воздухе будет дышаться свободно и легко, на земле воцарится тишина, а этот пыльный шум, оглушительный, раздражающий, доводящий до тоскливого бешенства, исчезнет, и тогда в городе, на море, в небе станет тихо, ясно, славно…
Раздалось двенадцать мерных и звонких ударов в колокол. Когда последний медный звук замер, дикая музыка труда уже звучала тише. Через минуту еще она превратилась в глухой недовольный ропот. Теперь голоса людей и плеск моря стали слышней. Это – наступило время обеда.
Когда грузчики, бросив работать, рассыпались по гавани шумными группами, покупая себе у торговок разную снедь и усаживаясь обедать тут же, на мостовой, в тенистых уголках, – появился Гришка Челкаш, старый травленый волк, хорошо знакомый гаванскому люду, заядлый пьяница и ловкий, смелый вор. Он был бос, в старых, вытертых плисовых штанах, без шапки, в грязной ситцевой рубахе с разорванным воротом, открывавшим его сухие и угловатые кости, обтянутые коричневой кожей. По всклокоченным черным с проседью волосам и смятому, острому, хищному лицу было видно, что он только что проснулся. В одном буром усе у него торчала соломина, другая соломина запуталась в щетине левой бритой щеки, а за ухо он заткнул себе маленькую, только что сорванную ветку липы. Длинный, костлявый, немного сутулый, он медленно шагал по камням и, поводя своим горбатым, хищным носом, кидал вокруг себя острые взгляды, поблескивая холодными серыми глазами и высматривая кого-то среди грузчиков. Его бурые усы, густые и длинные, то и дело вздрагивали, как у кота, а заложенные за спину руки потирали одна другую, нервно перекручиваясь длинными, кривыми и цепкими пальцами. Даже и здесь, среди сотен таких же, как он, резких босяцких фигур, он сразу обращал на себя внимание своим сходством с степным ястребом, своей хищной худобой и этой прицеливающейся походкой, плавной и покойной с виду, но внутренне возбужденной и зоркой, как лет той хищной птицы, которую он напоминал.
Когда он поравнялся с одной из групп босяков-грузчиков, расположившихся в тени под грудой корзин с углем, ему навстречу встал коренастый малый с глупым, в багровых пятнах, лицом и поцарапанной шеей, должно быть, недавно избитый. Он встал и пошел рядом с Челкашом, вполголоса говоря:
– Флотские двух мест мануфактуры хватились… Ищут.
– Ну? – спросил Челкаш, спокойно смерив его глазами.
– Чего – ну? Ищут, мол. Больше ничего.
– Меня, что ли, спрашивали, чтоб помог поискать? И Челкаш с улыбкой посмотрел туда, где возвышался пакгауз Добровольного флота.
– Пошел к черту! Товарищ повернул назад.
– Эй, погоди! Кто это тебя изукрасил? Ишь как испортили вывеску-то… Мишку не видал здесь?
– Давно не видал! – крикнул тот, уходя к своим товарищам.
Откуда-то из-за бунта товара вывернулся таможенный сторож, темно-зеленый, пыльный и воинственно-прямой. Он загородил дорогу Челкашу, встав перед ним в вызывающей позе, схватившись левой рукой за ручку кортика, а правой пытаясь взять Челкаша за ворот.
– Стой! Куда идешь?
Челкаш отступил шаг назад, поднял глаза на сторожа и сухо улыбнулся.
Красное, добродушно-хитрое лицо служивого пыталось изобразить грозную мину, для чего надулось, стало круглым, багровым, двигало бровями, таращило глаза и было очень смешно.
– Сказано тебе – в гавань не смей ходить, ребра изломаю! А ты опять? – грозно кричал сторож.
– Здравствуй, Семеныч! мы с тобой давно не видались, – спокойно поздоровался Челкаш и протянул ему руку.
– Хоть бы век тебя не видать! Иди, иди!.. Но Семеныч все-таки пожал протянутую руку.
– Вот что скажи, – продолжал Челкаш, не выпуская из своих цепких пальцев руки Семеныча и приятельски-фамильярно потряхивая ее, – ты Мишку не видал?
– Какого еще Мишку? Никакого Мишки не знаю! Пошел, брат, вон! а то пакгаузный увидит, он те…
– Рыжего, с которым я прошлый раз работал на «Костроме», – стоял на своем Челкаш.
– С которым воруешь вместе, вот как скажи! В больницу его свезли, Мишку твоего, ногу отдавило чугунной штыкой. Поди, брат, пока честью просят, поди, а то в шею провожу!..
– Ага, ишь ты! а ты говоришь – не знаю Мишки… Знаешь вот. Ты чего же такой сердитый, Семеныч?..
– Вот что, ты мне зубы не заговаривай, а иди!.. Сторож начал сердиться и, оглядываясь по сторонам, пытался вырвать свою руку из крепкой руки Челкаша. Челкаш спокойно посматривал на него из-под своих густых бровей и, не отпуская его руки, продолжал разговаривать:
– Ну, ну, – ты это брось! Ты, – не шути, дьявол костлявый! Я, брат, в самом деле… Али ты уж по домам, по улицам грабить собираешься?
– Зачем? И здесь на наш с тобой век добра хватит. Ей-богу, хватит, Семеныч! Ты, слышь, опять два места мануфактуры слямзил?.. Смотри, Семеныч, осторожней! не попадись как-нибудь!..
Возмущенный Семеныч затрясся, брызгая слюной и пытаясь что-то сказать. Челкаш отпустил его руку и спокойно зашагал длинными ногами назад к воротам гавани. Сторож, неистово ругаясь, двинулся за ним.
Челкаш повеселел; он тихо посвистывал сквозь зубы и, засунув руки в карманы штанов, шел медленно, отпуская направо и налево колкие смешки и шутки. Ему платили тем же.
– Ишь ты, Гришка, начальство-то как тебя оберегает! – крикнул кто-то из толпы грузчиков, уже пообедавших и валявшихся на земле, отдыхая.
– Я – босый, так вот Семеныч следит, как бы мне ногу не напороть, – ответил Челкаш.
Подошли к воротам. Два солдата ощупали Челкаша и легонько вытолкнули его на улицу.
Челкаш перешел через дорогу и сел на тумбочку против дверей кабака. Из ворот гавани с грохотом выезжала вереница нагруженных телег. Навстречу им неслись порожние телеги с извозчиками, подпрыгивавшими на них. Гавань изрыгала воющий гром и едкую пыль…
Потемневшее от пыли голубое южное небо – мутно; жаркое солнце смотрит в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями турецких фелюг и других судов, бороздящих по всем направлениям тесную гавань. Закованные в гранит волны моря подавлены громадными тяжестями, скользящими по их хребтам, бьются о борта судов, о берега, бьются и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузчиков, матросов и таможенных солдат – все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, – к ним вздымаются с земли все новые и новые волны звуков – то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают все кругом, то резкие, гремящие, – рвут пыльный, знойный воздух.
Гранит, железо, дерево, мостовая гавани, суда и люди – все дышит мощными звуками страстного гимна Меркурию. Но голоса людей, еле слышные в нем, слабы и смешны. И сами люди, первоначально родившие этот шум, смешны и жалки: их фигурки, пыльные, оборванные, юркие, согнутые под тяжестью товаров, лежащих на их спинах, суетливо бегают то туда, то сюда в тучах пыли, в море зноя и звуков, они ничтожны по сравнению с окружающими их железными колоссами, грудами товаров, гремящими вагонами и всем, что они создали. Созданное ими поработило и обезличило их.
Стоя под парами, тяжелые гиганты-пароходы свистят, шипят, глубоко вздыхают, и в каждом звуке, рожденном ими, чудится насмешливая нота презрения к серым, пыльным фигурам людей, ползавших по их палубам, наполняя глубокие трюмы продуктами своего рабского труда. До слез смешны длинные вереницы грузчиков, несущих на плечах своих тысячи пудов хлеба в железные животы судов для того, чтобы заработать несколько фунтов того же хлеба для своего желудка. Рваные, потные, отупевшие от усталости, шума и зноя люди и могучие, блестевшие на солнце дородством машины, созданные этими людьми, – машины, которые в конце концов приводились в движение все-таки не паром, а мускулами и кровью своих творцов, – в этом сопоставлении была целая поэма жестокой иронии.
Шум – подавлял, пыль, раздражая ноздри, – слепила глаза, зной – пек тело и изнурял его, и все кругом казалось напряженным, теряющим терпение, готовым разразиться какой-то грандиозной катастрофой, взрывом, за которым в освеженном им воздухе будет дышаться свободно и легко, на земле воцарится тишина, а этот пыльный шум, оглушительный, раздражающий, доводящий до тоскливого бешенства, исчезнет, и тогда в городе, на море, в небе станет тихо, ясно, славно…
Раздалось двенадцать мерных и звонких ударов в колокол. Когда последний медный звук замер, дикая музыка труда уже звучала тише. Через минуту еще она превратилась в глухой недовольный ропот. Теперь голоса людей и плеск моря стали слышней. Это – наступило время обеда.
Когда грузчики, бросив работать, рассыпались по гавани шумными группами, покупая себе у торговок разную снедь и усаживаясь обедать тут же, на мостовой, в тенистых уголках, – появился Гришка Челкаш, старый травленый волк, хорошо знакомый гаванскому люду, заядлый пьяница и ловкий, смелый вор. Он был бос, в старых, вытертых плисовых штанах, без шапки, в грязной ситцевой рубахе с разорванным воротом, открывавшим его сухие и угловатые кости, обтянутые коричневой кожей. По всклокоченным черным с проседью волосам и смятому, острому, хищному лицу было видно, что он только что проснулся. В одном буром усе у него торчала соломина, другая соломина запуталась в щетине левой бритой щеки, а за ухо он заткнул себе маленькую, только что сорванную ветку липы. Длинный, костлявый, немного сутулый, он медленно шагал по камням и, поводя своим горбатым, хищным носом, кидал вокруг себя острые взгляды, поблескивая холодными серыми глазами и высматривая кого-то среди грузчиков. Его бурые усы, густые и длинные, то и дело вздрагивали, как у кота, а заложенные за спину руки потирали одна другую, нервно перекручиваясь длинными, кривыми и цепкими пальцами. Даже и здесь, среди сотен таких же, как он, резких босяцких фигур, он сразу обращал на себя внимание своим сходством с степным ястребом, своей хищной худобой и этой прицеливающейся походкой, плавной и покойной с виду, но внутренне возбужденной и зоркой, как лет той хищной птицы, которую он напоминал.
Когда он поравнялся с одной из групп босяков-грузчиков, расположившихся в тени под грудой корзин с углем, ему навстречу встал коренастый малый с глупым, в багровых пятнах, лицом и поцарапанной шеей, должно быть, недавно избитый. Он встал и пошел рядом с Челкашом, вполголоса говоря:
– Флотские двух мест мануфактуры хватились… Ищут.
– Ну? – спросил Челкаш, спокойно смерив его глазами.
– Чего – ну? Ищут, мол. Больше ничего.
– Меня, что ли, спрашивали, чтоб помог поискать? И Челкаш с улыбкой посмотрел туда, где возвышался пакгауз Добровольного флота.
– Пошел к черту! Товарищ повернул назад.
– Эй, погоди! Кто это тебя изукрасил? Ишь как испортили вывеску-то… Мишку не видал здесь?
– Давно не видал! – крикнул тот, уходя к своим товарищам.
Откуда-то из-за бунта товара вывернулся таможенный сторож, темно-зеленый, пыльный и воинственно-прямой. Он загородил дорогу Челкашу, встав перед ним в вызывающей позе, схватившись левой рукой за ручку кортика, а правой пытаясь взять Челкаша за ворот.
– Стой! Куда идешь?
Челкаш отступил шаг назад, поднял глаза на сторожа и сухо улыбнулся.
Красное, добродушно-хитрое лицо служивого пыталось изобразить грозную мину, для чего надулось, стало круглым, багровым, двигало бровями, таращило глаза и было очень смешно.
– Сказано тебе – в гавань не смей ходить, ребра изломаю! А ты опять? – грозно кричал сторож.
– Здравствуй, Семеныч! мы с тобой давно не видались, – спокойно поздоровался Челкаш и протянул ему руку.
– Хоть бы век тебя не видать! Иди, иди!.. Но Семеныч все-таки пожал протянутую руку.
– Вот что скажи, – продолжал Челкаш, не выпуская из своих цепких пальцев руки Семеныча и приятельски-фамильярно потряхивая ее, – ты Мишку не видал?
Рассказ повествует нам о случайной встрече двух героев в порту, разных по характеру, но волею судьбы им пришлось преодолеть немало трудностей вместе.
Автор начинает свое произведение с описания оживленного утра в порту. Все вокруг суетятся, бегают, переносят тяжелые грузы и наполняют ими трюмы. Все это они делают для того, чтобы заработать себе на пропитание.
Во время появления обеденного перерыва появляется человек в оборванной одежде с взглядом ястреба, по имени Гришка Челкаш. Всем он был знаком, как любитель выпить и стащить какую-нибудь вещицу. Он разыскивал своего помощника Мишку. Как раз сегодня Гришке предложили интересное дело, но там требовалось два человека. От местного охранника он узнал, что Мишка лежит в лазарете с ушибом ноги.
Челкаш, огорченный, таким известием, не знал, что делать. Ведь здесь самым необходимым принципом была ловкость. Но, все-таки он был уверен, что дело выгорит, и он сможет погулять уже завтра.
Но, тут он увидел молодого парня, который вероятно был крестьянином, так как он держал косу. Они разговорились. Челкаш не стал признаваться, что он ворует, а сказал, что много рыбачит. Молодой же человек пришел с Кубани, где зарабатывал себе на жизнь тем, что косил траву. Но, платить стали мало, и он пошел дальше искать заработки. Жизнь у Гаврилы непростая. После кончины отца осталась старая мать, да земля, на которой надо что-то сажать и обрабатывать. Мечтает заиметь 150 рублей, построить дом и взять в жены дочь барина.
Выслушав его мечты, Челкаш сразу же невзлюбил парня, который был молодым и здоровьем крепок. Да и свобода ему не нужна. Но он все-таки попытался привлечь его к воровскому делу, и пригласил его ночью порыбачить. Гавриле вначале засомневался в чистых помыслах Челкаша, но желание заработать взяло верх.
Когда они ночью отправились на лодке в море, Гаврила сразу же почуял неладное, так как не увидел рыболовной сети. Но отступать было уже поздно, и он от страха сидел тихо. Вскоре Челкашу с огромной стены спустили мешки с украденным товаром в лодку, и дальше им надо было пройти кордон. Гаврила умолял отпустить его, но Челкаш отобрал у него документы, и строго приказывал грести дальше. Вот лодка остановилась у небольшого корабля, и товар забрали люди нерусской национальности.
На следующий день, оправившись от страха, Гаврила согласен был еще подзаработать таким образом. Но, когда он увидел, что этот босяк оставил себе больше денег, чем дал ему, то парень стал унижаться перед ним и оскорбил его потом. Тогда вор кинул ему в ноги деньги. Посмотрев на него и с жалостью и с презрением, пошел дальше. Тут парень крикнул ему вслед, что он хотел его убить и ограбить. Ведь такой человек, как Челкаш, никому не нужен, и никто его и искать не будет.
Ярость переполнила Гришку, он отобрал заработок у парня и чуть его не задушил. Драка закончилась тем, что Челкаш, получив ранение в голову от Гаврилы, хоть и придя в сознание, не взял эти деньги и побрел дальше, оставив молодого человека с этими грязными купюрами.
Рассказ учит нас уметь не доверять первому встречному свою душу, нужно уметь узнавать человека со всех его сторон.
Пересказ по главам
Глава 1
Море вяло шевелилось под потемневшим от пыли южным небом. На берегу столь же вяло копошились грузчики. Оборванные, грязные, они считали удачей день, когда удавалось влиться в людскую машину, непрерывно таскающую тяжелые тюки с гигантских пароходов.
В полдень наступало время обеда. Рассыпавшись по участкам тени и купив разную снедь у торговок, изморенные люди радовались краткому перерыву. В такое время появлялся Гришка Челкаш, известный как пьяница и удачливый вор. Он был оборван и бос, а все поджарое иссушенное тело напоминало хищную птицу. Среди босяков Челкаш пользовался уважением, сторожам же был не по нраву, но доказать причастности Гришки к пропажам не удавалось.
Сегодня Челкаш был озабочен: старый товарищ и подельник Мишка сломал ногу и не мог принять участие в сегодняшних планах. Взгляд вора упал на сидевшего на тротуаре парня. Молодой, крепкий и добродушный на вид, он создавал впечатление недавно прибывшего из деревни в поисках лучшей доли.
И Челкаш пригласил его за свой столик. Нового знакомого звали Гаврилой и он действительно недавно приехал из деревни, где оставил невесту. Девушка была богата, но скряга-отец отказался выделять ей землю, а Гаврила не хотел обрабатывать чужую. Если бы у него были деньги...
Гришка предложил парню заработать, поучаствовав в сегодняшней махинации. Тот согласился, поскольку работодатель предварительно щедро налил ему водки. Опьяневший парень считал Челкаша лучшим другом и рвался расцеловаться. С трудом удалось вывести его из трактира. Старый вор смотрел на парня и чувствовал свою силу изменить его судьбу. Он мог подтолкнуть его к краю, ввергнув в пучину порока и приведя к гибели как следствие. Мог круто изменить жизнь, дав возможность заработать вожделенные деньги и, вернувшись в село, стать завидным женихом.
Глава 2
Челкаш и Гаврила готовились к операции. Украв лодку, они тихо отплыли от пристани. Гаврила сидел на веслах и страдал сильным похмельем. Гришка дал ему водки и сердито ругал, когда парень начинал слишком громко разговаривать. Вначале Гаврила не понимал, на какую рыбалку они едут, где снасти и почему надо молчать. А потом ужас осознания происходящего охватил его. Казалось, что их вот-вот схватят. Понукаемый ругательствами, парень греб и молился.
Особенно страшно было проплывать мимо сторожевого поста, с которого их несколько раз окликнули. Гаврила плакал и просил сжалиться и отпустить его на берег.
Вскоре они приплыли в гавань. Челкаш ушел, захватив котомку с паспортом парня, чтобы не убежал. Оставшись один, Гаврила почувствовал свободу и желание немедленно бежать несмотря ни на что. Но черные мрачные остовы, скопившиеся в тьме, пугали его сильнее, чем Челкаш. Страх скрутил Гаврилу в комок. Он чувствовал себя раздавленным этой темнотой, умирающим в зловещей тишине.
Пришедший Челкаш притащил два тюка и стал подсмеиваться над уснувшим, как ему показалось, парнем. Сбросив ношу в лодку, он приказал подельнику быстрее грести.
Гаврила мечтал только об одном – поскорее пережить эту ночь, преодолев в третий раз жуткий страх, опять проплывая мимо сторожей. Как только он выйдет на берег – пустится бежать от этого страшного человека, пока он не убил его или не завел в тюрьму. А там он отслужит молебен Николаю Чудотворцу и вернется обратно в деревню.
Кордоны выплыли во мгле мрачной громадой. Внезапно темноту прорезал голубой луч света, идущий, как казалось, из самой глубины моря и высвечивая остовы лежащих на дне кораблей. Гаврила запаниковал, и долго не желал верить Челкашу, что это обычный электрический фонарь. Вскоре они приплыли к барке, поднявшись на которую парень мгновенно уснул.
Глава 3
Утром Челкаш разбудил Гаврилу, подсмеиваясь над его вчерашними страхами, Гаврила оправдывался, что это было впервые и так вообще можно душу загубить. Но когда Гришка предложил заработать 200 рублей, то задумался. Возможно, душа бы чудом и сохранилась.
Вернувшись в украденную лодку, воры отогнали ее на безлюдный берег. Челкаш заработал на краденом 540 рублей и отдал напарнику 40. Для Гаврилы это были огромные деньги. Приняв их дрожащей рукой, он принялся, прищурившись, запихивать их за пазуху. Гришка только дивился приступу жадности, сковавшего этого простодушного человека.
Челкаш собрался уходить, показав напарнику ближайшую дорогу к городу. Гаврила мялся, дрожал и внезапно бросился к ногам вора, охватив и прильнув к ним, дрожа от жадности и плача. Он стал умолять Гришку отдать ему деньги, ведь такому пропащему человеку они ни к чему, быстро прогуляет, а он, Гаврила, будет до конца жизни молиться за благодетеля.
Вор изумился и обиделся на бывшего напарника. Преисполненный жалостью и ненавистью к жадному рабу, он выхватил деньги, бросив их на землю. Он собирался дать парню больше еще вчера, но было интересно, как тот поступит. И был неприятно удивлен, когда тот потерял человеческий облик.
Гаврила был в восторге. Целуя руку Челкашу, он поведал, как по дороге сюда хотел стукнуть его веслом и выбросить в море, отняв деньги. Ведь такого негодного ненужного человека никто не хватится!
Гришка рассердился и отнял деньги. Повернувшись, он отошел немного. А потом Гаврила бросил в него камень, разбив голову. Испугавшись содеянного, парень убежал, потом вернулся, пытаясь помочь и прося прощения. Челкаш оттолкнул его. Перевязав голову, вновь вытащил позабытые парнем деньги. Оставив одну бумажку, отдал остальное Гавриле. Люди разошлись, а море смыло кровавое пятно и следы на песке.
Даровые деньги подчиняют себе человека, затмевая рассудок.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Горький. Все произведения
- Бывшие люди
- Челкаш
Челкаш. Картинка к рассказу
Сейчас читают
- Краткое содержание Островский Без вины виноватые
В рассказе «Без вины виноватые» рассказывается о бедной женщине, которую зовут Любовь Ивановна Отрадина. Она живет за городом в обычной квартирке. Однако в ней течет благородная кровь. Она занимается рукоделием и зарабатывает этим на жизнь
- Брэдбери
Рэй Брэдбери – известный американский писатель-фантаст, который получил большое количество наград за свои художественные произведения. Ему принадлежит авторство около 800 литературных творений.
- Краткое содержание Цветы запоздалые Чехова
Повесть начинается в доме у князей Приклонских. Пожилая княгиня с дочерью Марусей пытаются уговорить молодого князя, Егора, брата Маруси, перестать проматывать последние деньги семьи
- Краткое содержание Голова профессора Доуэля Беляева
Мари Лоран – это девушка, профессия которой является врач. Эта девушка очень умна и рациональна и она также достаточно спокойна. Она умеет держать секреты, а потому ее взял на работу один хирург, которому нужны были помощники. Это был профессор Керн.
