Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе

Глава первая

Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: «так и так, и у нас дома свое не хуже есть», – и чем-нибудь отведет.

Англичане это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить; но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения. А когда англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы, оружейные и мыльно-пильные заводы, чтобы показать свое над нами во всех вещах преимущество и тем славиться, – Платов сказал себе:

– Ну уж тут шабаш. До этих пор еще я терпел, а дальше нельзя. Сумею я или не сумею говорить, а своих людей не выдам.

И только он сказал себе такое слово, как государь ему говорит:

– Так и так, завтра мы с тобою едем их оружейную кунсткамеру смотреть. Там, – говорит, – такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.

Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки [Кизлярки – Прим. автора], дерябнул хороший стакан, на дорожний складень богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.

Думал: утро ночи мудренее.

Глава вторая

На другой день поехали государь с Платовым в кунсткамеры. Больше государь никого из русских с собою не взял, потому что карету им подали двухсестную.

Приезжают в пребольшое здание – подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале разные огромадные бюстры, и посредине под Балдахином стоит Аболон полведерский.

Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит, – только из усов кольца вьет.

Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к чему у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры морские, мерблюзьи мантоны пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли. Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажидацию, что для него все ничего не значит.

Государь говорит:

– Как это возможно – отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь ничто не удивительно? А Платов отвечает:

– Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого воевали и дванадесять язык прогнали.

Государь говорит:

– Это безрассудок.

Платов отвечает:

– Не знаю, к чему отнести, но спорить не смею и должен молчать.

А англичане, видя между государя такую перемолвку, сейчас подвели его к самому Аболону полведерскому и берут у того из одной руки Мортимерово ружье, а из другой пистолю.

– Вот, – говорят, – какая у нас производительность, – и подают ружье.

Государь на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят:

– Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства – ее наш адмирал у разбойничьего атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул.

Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может.

Взахался ужасно.

– Ах, ах, ах, – говорит, – как это так... как это даже можно так тонко сделать! – И к Платову по-русски оборачивается и говорит: – Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.

А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два – замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».

Англичане удивляются и друг дружку поталкивают:

– Ох-де, мы маху дали!

А государь Платову грустно говорит:

– Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем.

Сели опять в ту же двухсестную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов еще больший стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном.

Было ему и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера на точку вида поставил, но было и досадно: зачем государь под такой случай англичан сожалел!

«Через что это государь огорчился? – думал Платов, – совсем того не понимаю», – и в таком рассуждении он два раза вставал, крестился и водку пил, пока насильно на себя крепкий сон навел.

А англичане же в это самое время тоже не спали, потому что и им завертело. Пока государь на бале веселился, они ему такое новое удивление подстроили, что у Платова всю фантазию отняли.

Глава третья

На другой день, как Платов к государю с добрым утром явился, тот ему и говорит:

– Пусть сейчас заложат двухсестную карету, и поедем в новые кунсткамеры смотреть.

Платов даже осмелился доложить, что не довольно ли, мол, чужеземные продукты смотреть и не лучше ли к себе в Россию собираться, но государь говорит:

– Нет, я еще желаю другие новости видеть: мне хвалили, как у них первый сорт сахар делают.

Англичане всё государю показывают: какие у них разные первые сорта, а Платов смотрел, смотрел да вдруг говорит:

– А покажите-ка нам ваших заводов сахар молво?

А англичане и не знают, что это такое молво. Перешептываются, перемигиваются, твердят друг дружке: «Молво, молво», а понять не могут, что это у нас такой сахар делается, и должны сознаться, что у них все сахара есть, а «молва» нет.

Платов говорит:

– Ну, так и нечем хвастаться. Приезжайте к нам, мы вас напоим чаем с настоящим молво Бобринского завода.

А государь его за рукав дернул и тихо сказал:

– Пожалуйста, не порть мне политики.

Тогда англичане позвали государя в самую последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни и нимфозории, начиная с самой огромнейшей египетской керамиды до закожной блохи, которую глазам видеть невозможно, а угрызение ее между кожей и телом.

Государь поехал.

Осмотрели керамиды и всякие чучелы и выходят вон, а Платов думает себе:

«Вот, слава богу, все благополучно: государь ничему не удивляется».

Но только пришли в самую последнюю, комнату, а тут стоят их рабочие в тужурных жилетках и в фартуках и держат поднос, на котором ничего нет.

Государь вдруг и удивился, что ему подают пустой поднос.

– Что это такое значит? – спрашивает; а аглицкие мастера отвечают:

– Это вашему величеству наше покорное поднесение.

– Что же это?

– А вот, – говорят, – изволите видеть сориночку?

Государь посмотрел и видит: точно, лежит на серебряном подносе самая крошечная соринка.

Работники говорят:

– Извольте пальчик послюнить и ее на ладошку взять.

– На что же мне эта соринка?

– Это, – отвечают, – не соринка, а нимфозория.

– Живая она?

– Никак нет, – отвечают, – не живая, а из чистой из аглицкой стали в изображении блохи нами выкована, и в середине в ней завод и пружина. Извольте ключиком повернуть: она сейчас начнет дансе танцевать.

Государь залюбопытствовал и спрашивает:

– А где же ключик?

А англичане говорят:

– Здесь и ключ перед вашими очами.

– Отчего же, – государь говорит, – я его не вижу?

– Потому, – отвечают, – что это надо в мелкоскоп.

Подали мелкоскоп, и государь увидел, что возле блохи действительно на подносе ключик лежит.

– Извольте, – говорят, – взять ее на ладошечку – у нее в пузичке заводная дырка, а ключ семь поворотов имеет, и тогда она пойдет дансе...

Насилу государь этот ключик ухватил и насилу его в щепотке мог удержать, а в другую щепотку блошку взял и только ключик вставил, как почувствовал, что она начинает усиками водить, потом ножками стала перебирать, а наконец вдруг прыгнула и на одном лету прямое дансе и две верояции в сторону, потом в другую, и так в три верояции всю кавриль станцевала.

Государь сразу же велел англичанам миллион дать, какими сами захотят деньгами, – хотят серебряными пятачками, хотят мелкими ассигнациями.

Англичане попросили, чтобы им серебром отпустили, потому что в бумажках они толку не знают; а потом сейчас и другую свою хитрость показали: блоху в дар подали, а футляра на нее не принесли: без футляра же ни ее, ни ключика держать нельзя, потому что затеряются и в сору их так и выбросят. А футляр на нее у них сделан из цельного бриллиантового ореха – и ей местечко в середине выдавлено. Этого они не подали, потому что футляры, говорят, будто казенный, а у них насчет казенного строго, хоть и для государя – нельзя жертвовать.

Платов было очень рассердился, потому что, говорит:

– Для чего такое мошенничество! Дар сделали и миллион за то получили, и все еще недостаточно! Футляр, – говорит, – всегда при всякой вещи принадлежит.

Но государь говорит:

– Оставь, пожалуйста, это не твое дело – не порть мне политики. У них свой обычай. – И спрашивает: – Сколько тот орех стоит, в котором блоха местится?

Англичане положили за это еще пять тысяч.

Государь Александр Павлович сказал: «Выплатить», а сам опустил блошку в этот орешек, а с нею вместе и ключик, а чтобы не потерять самый орех, опустил его в свою золотую табакерку, а табакерку велел положить в свою дорожную шкатулку, которая вся выстлана преламутом и, рыбьей костью. Аглицких же мастеров государь с честью отпустил и сказал им: «Вы есть первые мастера на всем свете, и мои люди супротив вас сделать ничего не могут».

Те остались этим очень довольны, а Платов ничего против слов государя произнести не мог. Только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе в карман спустил, потому что «он сюда же, – говорит, – принадлежит, а денег вы и без того у нас много взяли».

Государь, этого не знал до самого приезда в Россию, а уехали они скоро, потому что у государя от военных дел сделалась меланхолия и он захотел духовную исповедь иметь в Таганроге у попа Федота [«Поп Федот» не с ветра взят: император Александр Павлович перед своею кончиною в Таганроге исповедовался у священника Алексея Федотова-Чеховского, которой после того именовался «духовником его величества», и любил ставить всем на вид это совершенно случайное обстоятельство. Вот этот-то Федотов-Чеховский, очевидно, и есть легендарный «поп Федот». (Прим. автора.)]. Дорогой у них с Платовым очень мало приятного разговора было, потому они совсем разных мыслей сделались: государь так соображал, что англичанам нет равных в искусстве, а Платов доводил, что и наши на что взглянут – всё могут сделать, но только им полезного ученья нет. И представлял государю, что у аглицких мастеров совсем на все другие правила жизни, науки и продовольствия, и каждый человек у них себе все абсолютные обстоятельства перед собою имеет, и через то в нем совсем другой смысл.

Государь этого не хотел долго слушать, а Платов, видя это, не стал усиливаться. Так они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча. Государь в одну сторону глядит, а Платов в другое окно чубук высунет и дымит на ветер. Так они и доехали до Петербурга, а к попу Федоту государь Платова уже совсем не взял.

– Ты, – говорит, – к духовной беседе невоздержен и так очень много куришь, что у меня от твоего дыму в голове копоть стоит.

Платов остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.

Глава четвертая

Удивительная блоха из аглицкой вороненой стали оставалась у Александра Павловича в шкатулке под рыбьей костью, пока он скончался в Таганроге, отдав ее попу Федоту, чтобы сдал после, государыне, когда она успокоится. Императрица Елисавета Алексеевна посмотрела блохины верояции и усмехнулась, но заниматься ею не стала.

– Мое, – говорит, – теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не обольстительны, – а вернувшись в Петербург, передала эту диковину со всеми иными драгоценностями в наследство новому государю.

Император Николай Павлович поначалу тоже никакого внимания на блоху не обратил, потому что при восходе его было смятение, но потом один раз стал пересматривать доставшуюся ему от брата шкатулку и достал из нее табакерку, а из табакерки бриллиантовый орех, и в нем нашел стальную блоху, которая уже давно не была заведена и потому не действовала, а лежала смирно, как коченелая.

Государь посмотрел и удивился.

– Что это еще за пустяковина и к чему она тут у моего брата в таком сохранении!

Придворные хотели выбросить, но государь говорит:

– Нет, это что-нибудь значит.

Позвали от Аничкина моста из противной аптеки химика, который на самых мелких весах яды взвешивал, и ему показали, а тот сейчас взял блоху, положил на язык и говорит: «Чувствую хлад, как от крепкого металла». А потом зубом ее слегка помял и объявил:

– Как вам угодно, а это не настоящая блоха, а нимфозория, и она сотворена из металла, и работа эта не наша, не русская.

Государь велел сейчас разузнать: откуда это и что такое означает?

Бросились смотреть в дела и в списки, – но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, – никто ничего не знает. Но, по счастью, донской казак Платов был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит:

– Что тебе, мужественный старик, от меня надобно?

А Платов отвечает:

– Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью-ем что хочу и всем доволен, а я, – говорит, – пришел доложить насчет этой нимфозории, которую отыскали: это, – говорит, – так и так было, и вот как происходило при моих глазах в Англии, – и тут при ней есть ключик, а у меня есть их же мелкоскоп, в который можно его видеть, и сим ключом через пузичко эту нимфозорию можно завести, и она будет скакать в каком угодно пространстве и в стороны верояции делать.

Завели, она и пошла прыгать, а Платов говорит:

– Это, – говорит, – ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не следует, а надо бы подвергнуть ее русским пересмотрам в Туле или в Сестербеке, – тогда еще Сестрорецк Сестербеком звали, – не могут ли наши мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались.

Государь Николай Павлович в своих русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову:

– Это ты, мужественный старик, хорошо говоришь, и я тебе это дело поручаю поверить. Мне эта коробочка все равно теперь при моих хлопотах не нужна, а ты возьми ее с собою и на свою досадную укушетку больше не ложись, а поезжай на тихий Дон и поведи там с моими донцами междоусобные разговоры насчет их жизни и преданности и что им нравится. А когда будешь ехать через Тулу, покажи моим тульским мастерам эту нимфозорию, и пусть они о ней подумают. Скажи им от меня, что брат мой этой вещи удивлялся и чужих людей, которые делали нимфозорию, больше всех хвалил, а я на своих надеюсь, что они никого не хуже. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают.

Глава пятая

Платов взял стальную блоху, и как поехал через Тулу на Дон, показал ее тульским оружейникам и слова государевы им передал, а потом спрашивает:

– Как нам теперь быть, православные?

Оружейники отвечают:

– Мы, батюшка, милостивое слово государево чувствуем и никогда его забыть не можем за то, что он на своих людей надеется, а как нам в настоящем случае быть, того мы в одну минуту сказать не можем, потому что аглицкая нацыя тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и искусство в ней с большим смыслом. Против нее, – говорят, – надо взяться подумавши и с божьим благословением. А ты, если твоя милость, как и государь наш, имеешь к нам доверие, поезжай к себе на тихий Дон, а нам эту блошку оставь, как она есть, в футляре и в золотой царской табакерочке. Гуляй себе по Дону и заживляй раны, которые принял за отечество, а когда назад будешь через Тулу ехать, – остановись и спосылай за нами: мы к той поре, бог даст, что-нибудь придумаем.

Платов не совсем доволен был тем, что туляки так много времени требуют и притом не говорят ясно: что такое именно они надеются устроить. Спрашивал он их так и иначе и на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда и отдать.

– Мы еще и сами не знаем, что учиним, а только будем на бога надеяться, и авось слово царское ради нас в постыждении не будет.

Так и Платов умом виляет, и туляки тоже.

Платов вилял, вилял, да увидал, что туляка ему не перевилять, подал им табакерку с нимфозорией и говорит:

– Ну, нечего делать, пусть, – говорит, – будет по-вашему; я вас знаю, какие вы, ну, одначе, делать нечего, – я вам верю, но только смотрите, бриллиант чтобы не подменить и аглицкой тонкой работы не испортьте, да недолго возитесь, потому что я шибко езжу: двух недель не пройдет, как я с тихого Дона опять в Петербург поворочу, – тогда мне чтоб непременно было что государю показать.

Оружейники его вполне успокоили:

– Тонкой работы, – говорят, – мы не, повредим и бриллианта не обменим, а две недели нам времени довольно, а к тому случаю, когда назад возвратишься, будет тебе что-нибудь государеву великолепию достойное представить.

А что именно, этого так-таки и не сказали.

Глава шестая

Платов из Тулы уехал, а оружейники три человека, самые искусные из них, один косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны, попрощались с товарищами и с своими домашними да, ничего никому не сказывая, взяли сумочки, положили туда что нужно съестного и скрылись из города.

Заметили за ними только то, что они пошли не в Московскую заставу, а в противоположную, киевскую сторону, и думали, что они пошли в Киев почивающим угодникам поклониться или посоветовать там с кем-нибудь из живых святых мужей, всегда пребывающих в Киеве в изобилии.

Но это было только близко к истине, а не самая истина. Ни время, ни расстояние не дозволяли тульским мастерам сходить в три недели пешком в Киев да еще потом успеть сделать посрамительную для аглицкой нации работу. Лучше бы они могли сходить помолиться в Москву, до которой всего «два девяносто верст», а святых угодников и там почивает немало. А в другую сторону, до Орла, такие же «два девяносто», да за Орел до Киева снова еще добрых пять сот верст. Этакого пути скоро не сделаешь, да и сделавши его, не скоро отдохнешь – долго еще будут ноги остекливши и руки трястись.

Иным даже думалось, что мастера набахвалили перед Платовым, а потом как пообдумались, то и струсили и теперь совсем сбежали, унеся с собою и царскую золотую табакерку, и бриллиант, и наделавшую им хлопот аглицкую стальную блоху в футляре.

Однако такое предположение было тоже совершенно неосновательно и недостойно искусных людей, на которых теперь почивала надежда нации.

Глава седьмая

Туляки, люди умные и сведущие в металлическом деле, известны также как первые знатоки в религии. Их славою в этом отношении полна и родная земля, и даже святой Афон: они не только мастера петь с вавилонами, но они знают, как пишется картина «вечерний звон», а если кто из них посвятит себя большему служению и пойдет в монашество, то таковые слывут лучшими монастырскими экономами, и из них выходят самые способные сборщики. На святом Афоне знают, что туляки – народ самый выгодный, и если бы не они, то темные уголки России, наверно, не видали бы очень многих святостей отдаленного Востока, а Афон лишился бы многих полезных приношений от русских щедрот и благочестия. Теперь «афонские туляки» обвозят святости по всей нашей родине и мастерски собирают сборы даже там, где взять нечего. Туляк полон церковного благочестия и великий практик этого дела, а потому и те три мастера, которые взялись поддержать Платова и с ним всю Россию, не делали ошибки, направясь не к Москве, а на юг. Они шли вовсе не в Киев, а к Мценску, к уездному городу Орловской губернии, в котором стоит древняя «камнесеченная» икона св. Николая; приплывшая сюда в самые древние времена на большом каменном же кресте по реке Зуше. Икона эта вида «грозного и престрашного» – святитель Мир-Ликийских изображен на ней «в рост», весь одеян сребропозлащенной одеждой, а лицом темен и на одной руке держит храм, а в другой меч – «военное одоление». Вот в этом «одолении» и заключался смысл вещи: св. Николай вообще покровитель торгового и военного дела, а «мценский Никола» в особенности, и ему-то туляки и пошли поклониться. Отслужили они молебен у самой иконы, потом у каменного креста и, наконец, возвратились домой «нощию» и, ничего никому не рассказывая, принялись за дело в ужасном секрете. Сошлись они все трое в один домик к левше, двери заперли, ставни в окнах закрыли, перед Николиным образом лампадку затеплили и начали работать.

День, два, три сидят и никуда не выходят, все молоточками потюкивают. Куют что-то такое, а что куют – ничего неизвестно.

Всем любопытно, а никто ничего не может узнать, потому что работающие ничего не сказывают и наружу не показываются. Ходили к домику разные люди, стучались в двери под разными видами, чтобы огня или соли попросить, но три искусника ни на какой спрос не отпираются, и даже чем питаются – неизвестно. Пробовали их пугать, будто по соседству дом горит, – не выскочут ли в перепуге и не объявится ли тогда, что ими выковано, но ничто не брало этих хитрых мастеров; один раз только левша высунулся по плечи и крикнул:

– Горите себе, а нам некогда, – и опять свою щипаную голову спрятал, ставню захлопнул, и за свое дело принялися.

Только сквозь малые щелочки было видно, как внутри дома огонек блестит, да слышно, что тонкие молоточки по звонким наковальням вытюкивают.

Словом, все дело велось в таком страшном секрете, что ничего нельзя было узнать, и притом продолжалось оно до самого возвращения казака Платова с тихого Дона к государю, и во все это время мастера ни с кем не видались и не разговаривали.

Глава восьмая

Платов ехал очень спешно и с церемонией: сам он сидел в коляске, а на козлах два свистовые казака с нагайками по обе стороны ямщика садились и так его и поливали без милосердия, чтобы скакал. А если какой казак задремлет, Платов его сам из коляски ногою ткнет, и еще злее понесутся. Эти меры побуждения действовали до того успешно, что нигде лошадей ни у одной станции нельзя было удержать, а всегда сто скачков мимо остановочного места перескакивали. Тогда опять казак над ямщиком обратно сдействует, и к подъезду возворотятся.

Так они и в Тулу прикатили, – тоже пролетели сначала сто скачков дальше Московской заставы, а потом казак сдействовал над ямщиком нагайкою в обратную сторону, и стали у крыльца новых коней запрягать. Платов же из коляски не вышел, а только велел свистовому как можно скорее привести к себе мастеровых, которым блоху оставил.

Побежал один свистовой, чтобы шли как можно скорее и несли ему работу, которою должны были англичан посрамить, и еще мало этот свистовой отбежал, как Платов вдогонку за ним раз за разом новых шлет, чтобы как можно скорее.

Всех свистовых разогнал и стал уже простых людей из любопытной публики посылать, да даже и сам от нетерпения ноги из коляски выставляет и сам от нетерпеливости бежать хочет, а зубами так и скрипит – все ему еще нескоро показывается.

Так в тогдашнее время все требовалось очень в аккурате и в скорости, чтобы ни одна минута для русской полезности не пропадала.

Глава девятая

Тульские мастера, которые удивительное дело делали, в это время как раз только свою работу оканчивали. Свистовые прибежали к ним запыхавшись, а простые люди из любопытной публики – те и вовсе не добежали, потому что с непривычки по дороге ноги рассыпали и повалилися, а потом от страха, чтобы не глядеть на Платова, ударились домой да где попало спрятались.

Свистовые же как прискочили, сейчас вскрикнули и как видят, что те не отпирают, сейчас без церемонии рванули болты у ставень, но болты были такие крепкие, что нимало не подались, дернули двери, а двери изнутри заложены на дубовый засов. Тогда свистовые взяли с улицы бревно, поддели им на пожарный манер под кровельную застреху да всю крышу с маленького домика сразу и своротили. Но крышу сняли, да и сами сейчас повалилися, потому что у мастеров в их тесной хороминке от безотдышной работы в воздухе такая потная спираль сделалась, что непривычному человеку с свежего поветрия и одного раза нельзя было продохнуть.

Послы закричали:

– Что же вы, такие-сякие, сволочи, делаете, да еще этакою спиралью ошибать смеете! Или в вас после этого бога нет!

А те отвечают:

– Мы сейчас, последний гвоздик заколачиваем и, как забьем, тогда нашу работу вынесем.

А послы говорят:

– Он нас до того часу живьем съест и на помин души не оставит.

Но мастера отвечают:

– Не успеет он вас поглотить, потому вот пока вы тут говорили, у нас уже и этот последний гвоздь заколочен. Бегите и скажите, что сейчас несем.

Свистовые побежали, но не с уверкою: думали, что мастера их обманут; а потому бежат, бежат да оглянутся; но мастера за ними шли и так очень скоро поспешали, что даже не вполне как следует для явления важному лицу оделись, а на ходу крючки в кафтанах застегивают. У двух у них в руках ничего не содержалось, а у третьего, у левши, в зеленом чехле царская шкатулка с аглицкой стальной блохой.

Глава десятая

Свистовые подбежали к Платову и говорят:

– Вот они сами здесь!

Платов сейчас к мастерам:

– Готово ли?

– Все, – отвечают, – готово.

– Подавай сюда.

А экипаж уже запряжен, и ямщик и форейтор на месте. Казаки сейчас же рядом с ямщиком уселись и нагайки над ним подняли и так замахнувши и держат.

Платов сорвал зеленый чехол, открыл шкатулку, вынул из ваты золотую табакерку, а из табакерки бриллиантовый орех, – видит: аглицкая блоха лежит там какая была, а кроме ее ничего больше нет.

Платов говорит:

– Это что же такое? А где же ваша работа, которою вы хотели государя утешить?

Оружейники отвечали:

– Тут и наша работа.

Платов спрашивает:

– В чем же она себя заключает?

А оружейники отвечают:

– Зачем это объяснять? Все здесь в вашем виду, – и предусматривайте.

Платов плечами вздвигнул и закричал:

– Где ключ от блохи?

– А тут же, – отвечают, – Где блоха, тут и ключ, в одном орехе.

Хотел Платов взять ключ, но пальцы у него были куцапые: ловил, ловил, – никак не мог ухватить ни блохи, ни ключика от ее брюшного завода и вдруг рассердился и начал ругаться словами на казацкий манер.

– Что вы, подлецы, ничего не сделали, да еще, пожалуй, всю вещь испортили! Я вам голову сниму!

А туляки ему в ответ:

– Напрасно так нас обижаете, – мы от вас, как от государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны, – мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти – он увидит, каковы мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение.

А Платов крикнул:

– Ну, так врете же вы, подлецы, я с вами так не расстануся, а один из вас со мною в Петербург поедет, и я его там допытаюся, какие есть ваши хитрости.

И с этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток босого левшу, так что у того все крючочки от казакина отлетели, и кинул его к себе в коляску в ноги.

– Сиди, – говорит, – здесь до самого Петербурга вроде пубеля, – ты мне за всех ответишь. А вы, – говорит свистовым, – теперь гайда! Не зевайте, чтобы послезавтра я в Петербурге у государя был.

Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы его от нас так без тугамента увозите? ему нельзя будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак – такой страшный, бугровый и весь изрубленный, кое-как сросся – и, погрозивши, говорит: «Вот вам тугамент!» А казакам говорит:

– Гайда, ребята!

Казаки, ямщики и кони – все враз заработало и умчали левшу без тугамента, а через день, как приказал Платов, так его и подкатили к государеву дворцу и даже, расскакавшись как следует, мимо колонн проехали.

Платов встал, подцепил на себя ордена и пошел к государю, а косого левшу велел свистовым казакам при подъезде караулить.

Глава одиннадцатая

Платов боялся к государю на глаза показаться, потому что Николай Павлович был ужасно какой замечательный и памятный – ничего не забывал. Платов знал, что он непременно его о блохе спросит. И вот он хоть никакого в свете неприятеля не пугался, а тут струсил: вошел во дворец со шкатулочкою да потихонечку ее в зале за печкой и поставил. Спрятавши шкатулку, Платов предстал к государю в кабинет и начал поскорее докладывать, какие у казаков на тихом Дону междоусобные разговоры. Думал он так: чтобы этим государя занять, и тогда, если государь сам вспомнит и заговорит про блоху, надо подать и ответствовать, а если не заговорит, то промолчать; шкатулку кабинетному камердинеру велеть спрятать, а тульского левшу в крепостной казамат без сроку посадить, чтобы посидел там до времени, если понадобится.

Но государь Николай Павлович ни о чем не забывал, и чуть Платов насчет междоусобных разговоров кончил, он его сейчас же и спрашивает:

– А что же, как мои тульские мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?

Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.

– Нимфозория, – говорит, – ваше величество, все в том же пространстве, и я ее назад привез, а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.

Государь ответил:

– Ты – старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не может.

Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал до того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович его по плечу хлопнул и говорит:

– Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано.

Глава двенадцатая

Вынесли из-за печки шкатулку, сняли с нее суконный покров, открыли золотую табакерку и бриллиантовый орех, – а в нем блоха лежит, какая прежде была и как лежала.

Государь посмотрел и сказал:

– Что за лихо! – Но веры своей в русских мастеров не убавил, а велел позвать свою любимую дочь Александру Николаевну и приказал ей:

– У тебя на руках персты тонкие – возьми маленький ключик и заведи поскорее в этой нимфозории брюшную машинку.

Принцесса стала крутить ключиком, и блоха сейчас усиками зашевелила, но ногами не трогает. Александра Николаевна весь завод натянула, а нимфозория все-таки ни дансе не танцует и ни одной верояции, как прежде, не выкидывает.

Платов весь позеленел и закричал:

– Ах они, шельмы собаческие! Теперь понимаю, зачем они ничего мне там сказать не хотели. Хорошо еще, что я одного ихнего дурака с собой захватил.

С этими словами выбежал на подъезд, словил левшу за волосы и начал туда-сюда трепать так, что клочья полетели. А тот, когда его Платов перестал бить, поправился и говорит:

– У меня и так все волосья при учебе выдраны, а не знаю теперь, за какую надобность надо мною такое повторение?

– Это за то, – говорит Платов, – что я на вас надеялся и заручался, а вы редкостную вещь испортили.

Левша отвечает:

– Мы много довольны, что ты за нас ручался, а испортить мы ничего не испортили: возьмите, в самый сильный мелкоскоп смотрите.

Платов назад побежал про мелкоскоп сказывать, а левше только погрозился:

– Я тебе, – говорит, – такой-сякой-этакой, еще задам.

И велел свистовым, чтобы левше еще крепче локти назад закрутить, а сам поднимается по ступеням, запыхался и читает молитву: «Благого царя благая мати, пречистая и чистая», и дальше, как надобно. А царедворцы, которые на ступенях стоят, все от него отворачиваются, думают: попался Платов и сейчас его из дворца вон погонят, – потому они его терпеть не могли за храбрость.

Глава тринадцатая

Как довел Платов левшины слова государю, тот сейчас с радостию говорит:

– Я знаю, что мои русские люди меня не обманут.– И приказал подать мелкоскоп на подушке.

В ту же минуту мелкоскоп был подан, и государь взял блоху и положил ее под стекло сначала кверху спинкою, потом бочком, потом пузичком, – словом сказать, на все стороны ее повернули, а видеть нечего. Но государь и тут своей веры не потерял, а только сказал:

– Привести сейчас ко мне сюда этого оружейника, который внизу находится.

Платов докладывает:

– Его бы приодеть надо – он в чем был взят, и теперь очень в злом виде.

А государь отвечает:

– Ничего – ввести как он есть.

Платов говорит:

– Вот иди теперь сам, такой-этакой, перед очами государю отвечай.

А левша отвечает:

– Что ж, такой и пойду, и отвечу.

Идет в чем был: в опорочках, одна штанина в сапоге, другая мотается, а озямчик старенький, крючочки не застегаются, порастеряны, а шиворот разорван; но ничего, не конфузится.

«Что же такое? – думает. – Если государю угодно меня видеть, я должен идти; а если при мне тугамента нет, так я тому не причинен и скажу, отчего так дело было».

Как взошел левша и поклонился, государь ему сейчас и говорит:

– Что это такое, братец, значит, что мы и так и этак смотрели, и под мелкоскоп клали, а ничего замечательного не усматриваем?

А левша отвечает:

– Так ли вы, ваше величество, изволили смотреть?

Вельможи ему кивают: дескать, не так говоришь! а он не понимает, как надо по-придворному, с лестью или с хитростью, а говорит просто.

Государь говорит:

– Оставьте над ним мудрить, – пусть его отвечает, как он умеет.

И сейчас ему пояснил:

– Мы, – говорит, – вот как клали, – И положил блоху под мелкоскоп.– Смотри, – говорит, – сам – ничего не видно.

Левша отвечает:

– Этак, ваше величество, ничего и невозможно видеть, потому что наша работа против такого размера гораздо секретнее.

Государь вопросил:

– А как же надо?

– Надо, – говорит, – всего одну ее ножку в подробности под весь мелкоскоп подвести и отдельно смотреть на всякую пяточку, которой она ступает.

Помилуй, скажи, – говорит государь, – это уже очень сильно мелко!

– А что же делать, – отвечает левша, – если только так нашу работу и заметить можно: тогда все и удивление окажется.

Положили, как левша сказал, и государь как только глянул в верхнее стекло, так весь и просиял – взял левшу, какой он был неубранный и в пыли, неумытый, обнял его и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным и сказал:

– Видите, я лучше всех знал, что мои русские меня не обманут. Глядите, пожалуйста: ведь они, шельмы, аглицкую блоху на подковы подковали!

Глава четырнадцатая

Стали все подходить и смотреть: блоха действительно была на все ноги подкована на настоящие подковы, а левша доложил, что и это еще не все удивительное.

– Если бы, – говорит, – был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы, – говорит, – увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.

– И твое имя тут есть? – спросил государь.

– Никак нет, – отвечает левша, – моего одного и нет.

– Почему же?

– А потому, – говорит, – что я мельче этих подковок работал: я гвоздики выковывал, которыми подковки забиты, – там уже никакой мелкоскоп взять не может.

Государь спросил:

– Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление?

А левша ответил:

– Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши.

Тут и другие придворные, видя, что левши дело выгорело, начали его целовать, а Платов ему сто рублей дал и говорит:

– Прости меня, братец, что я тебя за волосья отодрал.

Левша отвечает:

– Бог простит, – это нам не впервые такой снег на голову.

А больше и говорить не стал, да и некогда ему было ни с кем разговаривать, потому что государь приказал сейчас же эту подкованную нимфозорию уложить и отослать назад в Англию – вроде подарка, чтобы там поняли, что нам это не удивительно. И велел государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и левша находился и чтобы он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас в Туле мастера есть.

Платов его перекрестил.

– Пусть, – говорит, – над тобою будет благословение, а на дорогу я тебе моей собственной кисляркя пришлю. Не пей мало, не пей много, а пей средственно.

Так и сделал – прислал.

А граф Кисельвроде велел, чтобы обмыли левшу в Туляковских всенародных банях, остригли в парикмахерской и одели в парадный кафтан с придворного певчего, для того, дабы похоже было, будто и на нем какой-нибудь жалованный чин есть.

Как его таким манером обформировали, напоили на дорогу чаем с платовскою кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки не тряслись, и повезли в Лондон. Отсюда с левшой и пошли заграничные виды.

Глава пятнадцатая

Ехали курьер с левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли – се тре жули».

Курьер как привез его в Лондон, так появился кому надо и отдал шкатулку, а левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату.

Сел тут левша за стол и сидит, а как чего-нибудь по-аглицки спросить – не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет, – англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, – он говорит: «Это я не знаю, чтобы такое можно есть», и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая – вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой.

А те лица, которым курьер нимфозорию сдал, сию же минуту ее рассмотрели в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описание, чтобы завтра же на всеобщее известие клеветон вышел.

– А самого этого мастера, – говорят, – мы сейчас хотим видеть.

Курьер их препроводил в номер, а оттуда в пищеприемную залу, где наш левша порядочно уже подрумянился, и говорит: «Вот он!»

Англичане левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе – за руки. «Камрад, – говорят, – камрад – хороший мастер, – разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие».

Спросили много вина, и левше первую чарку, а он с вежливостью первый пить не стал: думает, – может быть, отравить с досады хотите.

– Нет, – говорит, – это не порядок: и в Польше нет хозяина больше, – сами вперед кушайте.

Англичане всех вин перед ним опробовали и тогда ему стали наливать. Он встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил.

Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера:

– Что он – лютеранец или протестантист?

Курьер отвечает:

– Нет, он не лютеранец и не протестантист, а русской веры.

– А зачем же он левой рукой крестится?

Курьер сказал:

– Он – левша и все левой рукой делает.

Англичане еще больше стали удивляться – и начали накачивать вином и левшу и курьера и так целые три дня обходилися, а потом говорят: «Теперь довольно». По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали расспрашивать левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает?

Левша отвечает:

– Наша наука простая: по Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем.

Англичане переглянулись и говорят:

– Это удивительно.

А Левша им отвечает:

– У нас это так повсеместно.

– А что же это, – спрашивают, – за книга в России «Полусонник»?

– Это, – говорит, – книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение.

Они говорят:

– Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.

Левша согласился.

– Об этом, – говорит, – спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные.

А англичане сказывают ему:

– Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет.

Но на это левша не согласился.

– У меня, – говорит, – дома родители есть.

Англичане назвались, чтобы его родителям деньги посылать, но левша не взял.

– Мы, – говорит, – к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница – старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в холостом звании.

– Вы, – говорят, – обвыкнете, наш закон примете, и мы вас женим.

– Этого, – ответил левша, – никогда быть не может.

– Почему так?

– Потому, – отвечает, – что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.

– Вы, – говорят англичане, – нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим.

– Евангелие, – отвечает левша, – действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее.

– Почему вы так это можете судить?

– У нас тому, – отвечает, – есть все очевидные доказательства.

– А такие, – говорит;– что у нас есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет, а по второй причине – мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.

– Отчего же так?– спрашивают.– Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные.

А левша говорит:

– Я их не знаю.

Англичане отвечают:

– Это не важно суть – узнать можете: мы вам грандеву сделаем.

Левша застыдился.

– Зачем, – говорит, – напрасно девушек морочить.– И отнекался.– Грандеву, – говорит, – это дело господское, а нам нейдет, и если об этом дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают.

Англичане полюбопытствовали:

– А если, – говорят, – без грандеву, то как же у вас в таких случаях поступают, чтобы приятный выбор сделать?

Левша им объяснил наше положение.

– У нас, – говорит, – когда человек хочет насчет девушки обстоятельное намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при всей родственности.

Они поняли, но отвечали, что у них разговорных женщин нет и такого обыкновения не водится, а левша говорит:

– Это тем и приятнее, потому что таким делом если заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нацыи не чувствую, то зачем девушек морочить?

Он англичанам ив этих своих суждениях понравился, так что они его опять пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, а сами спрашивают:

– Мы бы, – говорят, – только через одно любопытство знать желали: какие вы порочные приметы в наших девицах приметили и за что их обегаете?

Тут левша им уже откровенно ответил:

– Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу – плисовая тальма.

Англичане засмеялись и говорят:

– Какое же вам в этом препятствие?

– Препятствия, – отвечает левша, – нет, а только опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет.

– Неужели же, – говорят, – ваш фасон лучше?

– Наш фасон, – отвечает, – в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши кружева даже и большие дамы носят.

Они его тоже и своим дамам казали, и там ему чай наливали и спрашивали:

– Для чего вы морщитесь?

Он отвечал, что мы, говорит, очень сладко не приучены.

Тогда ему по-русски вприкуску подали.

Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит:

– На наш вкус этак вкуснее.

Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по разным заводам водить будут и все свое искусство покажут.

– А потом, – говорят, – мы его на своем корабле привезем и живого в Петербург доставим.

На это он согласился.

Глава шестнадцатая

Взяли англичане левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не интересовались, а левшою интересовались, – и пошли они левшу водить и все ему показывать. Он смотрел все их производство: и металлические фабрики и мыльно-пильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились, особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия. Перед каждым на виду висит долбица умножения, а под рукою стирабельная дощечка: все, что который мастер делает, – на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на цыфирях написано, то и на деле выходит. А придет праздник, соберутся по-парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как следует.

Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, но больше всего внимание обращал на такой предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит:

– Это и мы так можем.

А как до старого ружья дойдет, – засунет палец в дуло, поводит по стенкам и вздохнет:

– Это, – говорит, – против нашего не в пример превосходнейше.

Англичане никак не могли отгадать, что такое левша замечает, а он спрашивает:

– Не могу ли, – говорит, – я знать, что наши генералы это когда-нибудь глядели или нет? Ему говорят:

– Которые тут были, те, должно быть, глядели.

– А как, – говорит, – они были: в перчатке или без перчатки?

– Ваши генералы, – говорят, – парадные, они всегда в перчатках ходят; значит, и здесь так были.

Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и затосковал и говорит англичанам:

– Покорно благодарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень доволен и все, что мне нужно было видеть, уже видел, а теперь я скорее домой хочу.

Никак его более удержать не могли. По суше его пустить нельзя, потому что он на все языки не умел, а по воде плыть нехорошо было, потому что время было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.

– Мы на буреметр, – говорят, – смотрели: буря будет, потонуть можешь; это ведь не то, что у вас Финский залив, а тут настоящее Твердиземное море.

– Это все, равно, – отвечает, – где умереть, – все единственно, воля Божия, а я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род помешательства достать.

Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло одели и отвезли левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»

Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону смотрит.

Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало ужасное, а, левша все вниз в каюты нейдет – под презентом сидит, нахлобучку надвинул и к отечеству смотрит.

Много раз англичане приходили его в теплое место вниз звать, но он, чтобы ему не докучали, даже отлыгаться начал.

– Нет, – отвечает, – мне тут наружи лучше; а то со мною под крышей от колтыхания морская свинка сделается.

Так все время и не сходил до особого случая и через это очень понравился одному полшкиперу, который, на горе нашего левши, умел по-русски говорить. Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и так все непогоды выдерживает.

– Молодец, – говорит, – рус! Выпьем!

Левша выпил.

– А полшкипер говорит:

Левша и еще выпил, и напились.

Полшкипер его и спрашивает:

– Ты какой от нашего государства в Россию секрет везешь?

Левша отвечает:

– Это мое дело.

– А если так, – отвечал полшкипер, – так давай держать с тобой аглицкое парей.

Левша спрашивает:

– Такое, чтобы ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что один, то непременно и другой, и кто кого перепьет, того и горка.

Левша думает: небо тучится, брюхо пучится, – скука большая, а путина длинная, и родного места за волною не видно – пари держать все-таки веселее будет.

– Хорошо, – говорит, – идет!

– Только чтоб честно.

– Да уж это, – говорит, – не беспокойтесь.

Согласились и по рукам ударили.

Глава семнадцатая

Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли всё наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта рыжего, а левша говорят, будто он темен, как мурин.

Левша говорит:

– Перекрестись и отворотись – это черт из пучины.

А англичанин спорит, что «это морской водоглаз».

– Хочешь, – говорит, – я тебя в море швырну? Ты не бойся – он мне тебя сейчас назад подаст.

А левша отвечает:

– Если так, то швыряй.

Полшкипер его взял на закорки и понес к борту.

Матросы это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и пить и есть и свое пари выдержать, – а горячего студингу с огнем им не подавать, потому что у них в нутре может спирт загореться.

Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина в посланнический дом на Аглицкую набережную, а левшу – в квартал.

Отсюда судьба их начала сильно разниться.

Глава восемнадцатая

Англичанина как привезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул, а потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всему посольству приказ дан, чтобы никто чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока полшкипер заснул, и тогда другую гуттаперчевую пилюлю ему приготовили, возле его изголовья на столик положили и ушли.

А левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:

– Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?

А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни слова не отвечает, а только стонет.

Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно в больницу отправить.

Повел городовой левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А левша все время на холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут, чтобы у полицейских скорей ноги стыли. Везли левшу так непокрытого, да как с одного извозчика на другого станут пересаживать, всё роняют, а поднимать станут – ухи рвут, чтобы в память пришел.

Привезли в одну больницу – не принимают без тугамента, привезли в другую – и там, не принимают, и так в третью, и в четвертую – до самого утра его по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают.

Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор посадить.

А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью съел, ерфиксом запил и говорит:

– Где мой русский камрад? Я его искать пойду.

Оделся и побежал.

Глава девятнадцатая

Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу нашел, только его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался англичанину.

– Мне бы, – говорит, – два слова государю непременно надо сказать.

Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:

– Разве так можно! У него, – говорит, – хоть и шуба овечкина, так душа человечкина.

Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: «Сходил бы ты лучше к казаку Платову – он простые чувства имеет».

Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке лежал. Платов его выслушал и про левшу вспомнил.

– Как же, братец, – говорит, – очень коротко с ним знаком, даже за волоса его драл, только не знаю, как ему в таком несчастном разе помочь; потому что я уже совсем отслужился и полную пуплекцию получил – теперь меня больше не уважают, – а ты беги скорее к коменданту Скобелеву, он в силах и тоже в этой части опытный, он что-нибудь сделает.

Полшкипер пошел и к Скобелеву и все рассказал: какая у левши болезнь и отчего сделалась. Скобелев говорит:

– Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора Мартын-Сольского.

Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:

– Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.

И с этою верностью левша перекрестился и помер. Мартын-Сольский сейчас же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы до государя довести, а граф Чернышев на него закричал:

– Знай, – говорит, – свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не мешайся: в России на это генералы есть.

Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до самой Крымской кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.

Тут Мартын-Сольский Чернышеву о левше и напомнил, а граф Чернышев и говорит:

– Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся, а не то я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал, – тебе же и достанется.

Мартын-Сольский подумал: «И вправду отопрется», – так и молчал.

А доведи они левшины слова в свое время до государя, – в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был.

Глава двадцатая

Теперь все это уже «дела минувших дней» и «преданья старины», хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на баснословный склад легенды и эпический характер ее главного героя. Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазиею миф он интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух которой схвачен метко и верно.

Таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд.

Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень «человечкиной душою».

«Левша» — трогательная история о мастере, всю свою жизнь посвятившем работе на благо родины. Лесков создаёт множество литературных образов, живущих и действующих в обстановке давно минувших дней.

В 1881 году в журнале «Русь» публикуется «Сказ о тульском Левше и о стальной блохе». Позже автор включит произведение в сборник «Праведники».

Вымышленное и действительное переплетаются в едином целом. В основу сюжета положены правдивые события, позволяющие адекватно воспринимать описанные в произведении характеры.

Так, император Александр I, сопровождаемый казаком Матвеем Платовым, действительно посещал Англию. В соответствии с его саном ему были оказаны должные почести.

Правдивая история Левши разворачивалась в 1785 году, когда два тульских оружейника, Сурнин и Леонтьев, по распоряжению императора отправляются в Англию с целью ознакомления с оружейным производством. Сурнин неутомим в приобретении новых знаний, а Леонтьев «погружается» в беспорядочную жизнь и «теряется» на чужбине. Спустя семь лет первый мастер возвращается домой, в Россию, и внедряет новшества с целью усовершенствования оружейного производства.

Считается, что мастер Сурнин является прототипом главного героя произведения.

Лесков широко использует фольклорный пласт. Так, фельетон о чудо-мастере Илье Юницыне, создающем крохотные замочки, по размеру не превышающие блохи, положен в основу образа Левши.

Реальный исторический материал гармонично встраивается в повествование.

Жанр, направление

По поводу жанровой принадлежности существуют разночтения. Одни авторы отдают предпочтение повести, другие – сказу. Что касается Н. С. Лескова, он настаивает, чтобы произведение определялось как сказ.

«Левшу» также характеризуют как «оружейную» или «цеховую» легенду, которая сложилась среди людей данной профессии.

По словам Николая Семеновича, истоком сказа является «баснословие», услышанное им в 1878 году от какого-то оружейного мастера в Сестрорецке. Легенда стала той отправной точкой, которая легла в основу замысла книги.

Любовь писателя к народу, восхищение его талантами, смекалкой нашло своё воплощение в рельефных персонажах. Произведение насыщено элементами волшебной сказки, крылатыми словами и выражениями, фольклорной сатирой.

Суть

Сюжет книги заставляет задумываться о том, может ли Россия по достоинству оценить своих талантов. Основные события произведения явно указывают на то, что и власть, чернь одинаково слепы и равнодушны по отношению к мастерам своего дела. Государь Александр I посещает Англию. Ему показывают изумительную работу «аглицких» мастеров — танцующую металлическую блоху. Он приобретает «диковину» и привозит её в Россию. На некоторое время о «нимфозории» забывают. Затем «шедевром» англичан заинтересовался император Николай I. Он отправляет к тульским оружейникам генерала Платова.

В Туле «мужественный старик» приказывает трем мастерам сделать что-нибудь более искусное, нежели «аглицкая» блоха. Умельцы благодарят его за государево доверие и приступают к работе.

Спустя две недели приехавший за готовым изделием Платов, не разобравшись, что именно сделали оружейники, хватает Левшу и везет его во дворец к царю. Представ перед Николаем Павловичем, Левша показывает, какую работу они выполнили. Оказалось, что оружейники подковали «аглицкую» блоху. Император счастлив, что русские молодцы его не подвели.

Затем следует распоряжение государя отослать блоху обратно в Англию, дабы продемонстрировать мастерство русских оружейников. Левша сопровождает «нимфозорию». Англичане радушно его принимают. Заинтересовавшись его талантом, делают все возможное, чтобы русский умелец остался на чужбине. Но Левша отказывается. Он тоскует по родине и просит отправить его домой. Англичанам жалко его отпускать, но силой не удержишь.

На корабле мастер знакомится с полшкипером, говорящим по-русски. Знакомство заканчивается попойкой. В Петербурге полшкипера отправляют в госпиталь для иностранцев, а Левшу, больного, заключают в «холодный квартал» и обворовывают. Позже привозят умирать в простонародную Обуховскую больницу. Левша, доживая последние часы, просит доктора Мартын-Сольского сообщить государю важную информацию. Но до Николая I она не доходит, так как граф Чернышев слушать ничего об этом не желает. Вот, о чем говорится в произведении.

Главные герои и их характеристика

1. Император Александр I – «враг труда». Отличается любознательностью, очень впечатлительный человек. Страдает меланхолией. Преклоняется перед иноземными чудесами, считая, что создавать их могут только англичане. Жалостлив и сердоболен, строит политику с англичанами, аккуратно сглаживая острые углы.
2. Император Николай Павлович – честолюбивый «солдафон». Обладает прекрасной памятью. Не любит ни в чём уступать иностранцам. Верит в профессионализм своих подданных, доказывает несостоятельность иноземных мастеров. Однако простой человек его не интересует. Он никогда не задумывается, каким трудом достигается это мастерство.
3. Платов Матвей Иванович – донской казак, граф. От его фигуры веет героизмом и размашистой удалью. Поистине легендарная личность, являющаяся живым воплощением храбрости и отваги. Обладает огромной выдержкой, силой воли. Безмерно любит родное отечество. Человек семейный, на чужбине скучает по родному хозяйству. Бесчувственно относится к чужеземным творениям. Верит, что русские люди все смогут сделать, на что ни взглянут. Нетерпелив. Не разобравшись, может избить простолюдина. Если же не прав, то непременно просит прощения, так как за образом жесткого и непобедимого атамана скрывается великодушное сердце.
4. Тульские мастера – надежда нации. Они сведущи в «металлическом деле». Обладают смелым воображением. Прекрасные ружейники, верящие в чудо. Люди православные, полны церковного благочестия. Надеются на божью помощь в решении сложных задач. Чтят милостивое слово государево. Благодарят за оказываемое им доверие. Они олицетворяют русский народ и его хорошие качества, которые подробно описываются здесь .
5. Косой левша – искусный оружейник. На щеке — родимое пятно. Носит старенький «озямчик» с крючочками. В скромном облике великого труженика скрывается светлый ум и добрая душа. Прежде чем взяться за какое важное дело, идет в церковь получить благословение. Характеристика и описание Левши подробно изложены в данном сочинении. Терпеливо переносит издевательства Платова, хотя не сделал ничего дурного. Позже прощает старого казака, не тая обиды в сердце. Левша искренен, говорит просто, без лести и хитрости. Безмерно любит отечество, ни за что не соглашается променять родину на благополучие и комфорт в Англии. Тяжело переносит разлуку с родными местами.
6. Полшкипер – знакомый Левши, владеющий русским языком. Встретились на судне, направляющемся в Россию. Много пили вместе. После прибытия в Петербург проявляет заботу об оружейнике, пытаясь вызволить его из ужасных условий Обуховской больницы и найти человека, который бы передал государю важное сообщение от мастера.
7. Доктор Мартын-Сольский – настоящий профессионал своего дела. Пытается помочь Левше преодолеть болезнь, но не успевает. Становится тем доверенным лицом, которому Левша сообщает секрет, предназначенный для государя.
8. Граф Чернышев – недалекий военный министр, обладающий огромным самомнением. Презирает простой народ. Его мало интересует огнестрельное оружие. Из-за своей недалекости, узости мышления подставляет русское войско в сражениях с противником в Крымской войне.

Темы и проблемы

1. Тема русских талантов проходит красной нитью через все творчество Лескова. Левша без каких-либо стекольных увеличителей смог сделать маленькие гвоздики, чтобы с их помощью прибить подковы металлической блохе. Его фантазии нет предела. Но дело не только в таланте. Тульские оружейники – труженики, не умеющие отдыхать. Своим усердием они создают не только диковинные изделия, но и неповторимый национальный код, который передается из поколения в поколение.
2. Тема патриотизма глубоко волновала Лескова. Умирая на холодном полу в больничном коридоре, Левша думает об отчизне. Он просит доктора найти возможность сообщить государю, что ружья чистить кирпичом нельзя, так как следствием этого станет их непригодность. Мартын-Сольский пытается передать военному министру, Чернышеву, данную информацию, но всё оказывается безрезультатным. До государя слова мастера не доходят, чистка же ружей продолжается до самой Крымской кампании. Возмутительно это непростительное пренебрежение царских чиновников к народу и к своему отечеству!
3. Трагическая судьба Левши – отражение проблемы социальной несправедливости в России. Сказ Лескова носит одновременно и веселый, и печальный характер. Увлекает повествование о том, как тульские мастера подковывают блоху, демонстрируя самозабвенное отношение к труду. Параллельно с этим звучат серьезные размышления автора о непростых судьбах гениальных выходцев из народа. Проблема отношения к народным умельцам на родине и на чужбине волнует писателя. В Англии Левшу уважают, предлагают ему прекрасные условия для работы, а также стараются его заинтересовать различными диковинками. В России же он сталкивается с равнодушием и жестокостью.
4. Проблема любви к родным местам , к родной природе. Родной уголок земли особенно дорог человеку. Воспоминания о нем пленяют душу и дают энергию для создания чего-то прекрасного. Многих, как и Левшу, тянет к отчизне, так как никакие иноземные блага не смогут заменить родительскую любовь, атмосферу отчего дома и искренность верных товарищей.
5. Проблема отношения талантливых людей к труду . Мастера одержимы поиском новых идей. Это труженики, фанатично увлеченные своим делом. Многие из них «сгорают» на работе, так как на реализацию задуманного отдают всего себя без остатка.
6. Проблематика власти . В чём проявляется истинная сила человека? Представители власти позволяют себе по отношению к простым людям выходить за рамки «дозволенного», кричать на них, пускать в ход кулаки. Народные умельцы со спокойным достоинством выдерживают подобное отношение господ. Истинная сила человека в уравновешенности и стойкости характера, а не в проявлении несдержанности и душевном обеднении. Лесков не может остаться в стороне от проблемы бессердечного отношения к людям, их бесправия и угнетения. Почему по отношению к народу применяется столько жестокости? Неужели он не заслуживает гуманного отношения? Бедного Левшу безразлично бросают умирать на холодном больничном полу, не сделав ничего, что могло бы ему хоть как-то помочь выкарабкаться из крепких уз болезни.

Главная мысль

Левша – символ талантливости русского народа. Еще один яркий образ из галереи «праведников» Лескова. Как бы ни было тяжело, праведник всегда выполняет обещанное, до последней капли отдает себя отечеству, ничего не требуя взамен. Любовь к родной земле, к государю творит чудеса и заставляет поверить в невозможное. Праведники возвышаются над чертою простой нравственности и бескорыстно делают добро – в этом их нравственная идея, их основная мысль.

Многие государственные деятели этого не ценят, но в памяти народа всегда остаются примеры самоотверженного поведения и искренних, бескорыстных поступков тех людей, которые жили не ради себя, а ради славы и благополучия своего Отечества. Смысл их жизни – в процветании Отчизны.

Особенности

Собрав воедино яркие вспышки народного юмора и народной мудрости, создатель «Сказа» написал художественное произведение, отразившее целую эпоху русской жизни.

Местами в «Левше» сложно определить, где заканчивается добро и начинается зло. В этом проявляется «коварство» стиля писателя. Он создает характеры подчас противоречивые, несущие в себе положительные и отрицательные черты. Так, мужественный старик Платов, являясь натурой героической, мог ни за что поднять руку на «маленького» человека.

«Волшебник слова» — так назвал Горький Лескова после прочтения книги. Народный язык героев произведения – их яркая и точная характеристика. Речь каждого персонажа образная и самобытная. Она существует в унисон с его характером, помогая понять персонажа, его поступки. Русскому человеку свойственна изобретательность, поэтому он придумывает необычные неологизмы в духе «народной этимологии»: «пустяковина», «бюстры», «потюкивают», «валдахин», «мелкоскоп», «нимфозория» и т. д.

Чему учит?

Н. С. Лесков учит справедливому отношению к людям. Все равны перед Богом. Нужно судить о каждом человеке не по его социальной принадлежности, а по христианским поступкам и душевным качествам.

Только тогда можно найти бриллиант, светящийся праведными лучами тепла и искренности.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Николай Лесков.

Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе

Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: «так и так, и у нас дома своё не хуже есть,» - и чем-нибудь отведёт.

Англичане это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить; но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения. А когда англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы, оружейные и мыльно-пильные заводы, чтобы показать своё над нами во всех вещах преимущество и тем славиться, - Платов сказал себе:

Ну уж тут шабаш. До этих пор ещё я терпел, а дальше нельзя. Сумею я или не сумею говорить, а своих людей не выдам.

И только он сказал себе такое слово, как государь ему говорит:

Так и так, завтра мы с тобою едем их оружейную кунсткамеру смотреть. Там, - говорит, - такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.

Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришёл в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки , дерябнул хороший стакан, на дорожний складень богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.

Думал: утро ночи мудрёнее.

На другой день поехали государь с Платовым в кунсткамеры. Больше государь никого из русских с собою не взял, потому что карету им подали двухсестную.

Приезжают в пребольшое здание - подъезд неописанный, коридоры до бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале разные огромадные бюстры, и посредине под Балдахином стоит Аболон полведерский.

Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлён и на что смотрит; а тот идёт глаза опустивши, как будто ничего не видит, - только из усов кольца вьёт.

Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к чему у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры морские, мерблюзьи мантоны пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли. Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажитацию, что для него все ничего не значит.

Государь говорит:

Как это возможно - отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь ничто не удивительно?

А Платов отвечает:

Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого воевали и дванадесять язык прогнали.

Государь говорит:

Это безрассудок.

Платов отвечает:

Не знаю, к чему отнести, но спорить не смею и должен молчать.

А англичане, видя между государя такую перемолвку, сейчас подвели его к самому Аболону полведерскому и берут у того из одной руки Мортимерово ружьё, а из другой пистолю.

Вот, - говорят, - какая у нас производительность, - и подают ружьё.

Государь на Мортимерово ружьё посмотрел спокойно, потому что у него такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят:

Это пистоля неизвестного, неподражаемого мастерства - её наш адмирал у разбойничьего атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул.

Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может.

Взахался ужасно.

Ах, ах, ах, - говорит, - как это так… как это даже можно так тонко сделать! - И к Платову по-русски оборачивается и говорит: - Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.

А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвёртку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два - замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».

Англичане удивляются и друг дружку поталкивают:

Ох-де, мы маху дали!

А государь Платову грустно говорит:

Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем.

Сели опять в ту же двухсестную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов ещё 6ольший стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном.

Было ему и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера на точку вида поставил, но было и досадно: зачем государь под такой случай англичан сожалел!

«Через что это государь огорчился? - думал Платов, - совсем того не понимаю», - и в таком рассуждении он два раза вставал, крестился и водку пил, пока насильно на себя крепкий сон навёл.

А англичане же в это самое время тоже не спали, потому что и им завертело. Пока государь на бале веселился, они ему такое новое удивление подстроили, что у Платова всю фантазию отняли.

На другой день, как Платов к государю с добрым утром явился, тот ему и говорит:

Пусть сейчас заложат двухсестную карету, и поедем в новые кунсткамеры смотреть.

Платов даже осмелился доложить, что не довольно ли, мол, чужеземные продукты смотреть и не лучше ли к себе в Россию собираться, но государь говорит:

Нет, я ещё желаю другие новости видеть: мне хвалили, как у них первый сорт сахар делают.

Англичане всё государю показывают: какие у них разные первые сорта, а Платов смотрел, смотрел да вдруг говорит:

А покажите-ка нам ваших заводов сахар молво?

А англичане и не знают, что это такое молво. Перешёптываются, перемигиваются, твердят друг дружке: «Молво, молво», а понять не могут, что это у нас такой сахар делается, и должны сознаться, что у них все сахара есть, а «молва» нет.

Платов говорит:

Ну, так и нечем хвастаться. Приезжайте к нам, мы вас напоим чаем с настоящим молво Бобринского завода.

А государь его за рукав дёрнул и тихо сказал:

Пожалуйста, не порть мне политики.

Тогда англичане позвали государя в самую последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни и нимфозории, начиная с самой огромнейшей египетской керамиды до закожной блохи, которую глазам видеть невозможно, а угрызение её между кожей и телом.

Государь поехал.

Осмотрели керамиды и всякие чучелы и выходят вон, а Платов думает себе:

«Вот, слава богу, все благополучно: государь ничему не удивляется».

Но только пришли в самую последнюю, комнату, а тут стоят их рабочие в тужурных жилетках и в фартуках и держат поднос, на котором ничего нет.

Государь вдруг и удивился, что ему подают пустой поднос.

Что это такое значит? - спрашивает; а аглицкие мастера отвечают:

Это вашему величеству наше покорное поднесение.

Что же это?

А вот, - говорят, - изволите видеть сориночку?

Государь посмотрел и видит: точно, лежит на серебряном подносе самая крошечная соринка.

Работники говорят:

Извольте пальчик послюнить и её на ладошку взять.

Рассказ «Левша» Лескова увидел свет в 1881 году. Произведение посвящёно гениальному тульскому оружейнику, сумевшему превзойти в умении английских мастеров. Но его талант не был по достоинству оценен на родине, в итоге, всеми забытый, он умер в больнице. Заглавие рассказа «Левша» (Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе) определяет «сказовую» манеру повествования. Из 20 глав рассказа только заключительная представляет собой размышления самого автора. Во всех остальных повествуется от имени рассказчика, цехового мастера.

Главные герои

Левша – тульский оружейный мастер, вместе с товарищами подковавший английскую механическую блоху.

Другие персонажи

Платов – атаман донских казаков, служивший при Александре Павловиче, а затем и при Николае Павловиче.

Александр Павлович – русский император, которому во время путешествия по Англии подарили заводную блоху.

Николай Павлович – русский император, велевший тульским мастерам усовершенствовать английскую блоху.

Тульские мастера – оружейники, сумевшие набить подковы микроскопической заводной блохе, привезённой Александром Павловичем из Англии.

Английские мастера – оружейники и инженеры, признавшие искусство туляков. Уговаривали левшу не уезжать в Россию и знакомили его с разными техническими новинками.

Мартын-Сокольский – доктор, пытавшийся передать последнюю просьбу Левши.

Чернышев – министр иностранных дел.

Глава 1

Российский император Александр Павлович после Венского совета, на котором были подведены итоги войны 1812 года с Наполеоном, отправляется в путешествие по Европе. Везде ему показывали разные диковинки, которыми император восхищался. Но донской атаман Платов, находившийся при нём в поездке, не разделял мнения царя. Он считал, что русские мастера ничуть не хуже иностранных.

В конце турне царь приезжает в Англию.

Глава 2

Англичане стали показывать русскому царю свои технические достижения. Александр был в восторге от иностранной науки, и полностью убедился, что русским до иностранцев далеко. Платов же всячески старался английских мастеров принизить, доказывая, что русские их во всём обошли. Так, англичане показали царю «пистолю» тонкой работы «неизвестного, неподражаемого мастера» .

Государь опечалился, что русские такое чудо создать не способны. А Платов открыл у пистоли замок и показал, что сделал её «Иван Москвин во граде Туле». Такое открытие привело англичан в замешательство, и они решили создать такое чудо техники, против которого и Платову возразить было бы нечего.

Глава 3

Утром русский царь и Платов поехали смотреть сахарный завод, а затем их привели в «последнюю кунсткамеру, где у них со всего света собраны минеральные камни и нимфозории» . Здесь Александру показали созданную английскими мастерами в натуральную величину заводную механическую блоху. Она могла прыгать и танцевать. Восхищённый император вручил англичанам миллион, а они ему за это подарили это чудо техники. Уложил государь блоху в футляр, сделанный из бриллианта, опустил его в табакерку и отбыл на Родину.

Глава 4

До самой смерти Александра оставалась блоха в табакерке. Когда он умер, её передали его жене Елизавете Алексеевне, а от неё она досталась новому императору, Николаю Павловичу. Вначале царь блохой не заинтересовался, но затем стал думать, для чего она у брата Александра столько лет хранилась.

Никто не мог разгадать эту загадку, пока не прибыл во дворец старый донской атаман Платов. Он отдал Николаю «мелкоскоп» , взятый когда-то у английских мастеров, и царь увидел, как прыгает стальная блоха. Но, в отличие от Александра, новый царь перед иностранцами не преклонялся. Поручил он Платову поехать к русским мастерам, чтобы они постарались создать что-нибудь более удивительное, чем английская блоха.

Глава 5

Исполняя волю государя, поскакал Платов в Тулу, которая славилась оружейными мастерами. Оружейники взялись исполнить приказание, но попросили донского атамана оставить им блоху на несколько дней. Сколько Платов не выпытывал, они не сказали ему, что придумали. Ничего не добившись, атаман отправился на Дон, оставив удивительную блоху тульским мастерам.

Глава 6

Когда Платов уехал, три самых искусных оружейника, среди которых был и «косой левша. На щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны» , отправились прочь из города. Люди стали гадать, куда они пошли. Многие подумали, что мастера ничего не придумали, и, чтобы избежать наказания, решили скрыться, прихватив с собой царскую табакерку.

Глава 7

Мастера отправились в город Мценск Орловской губернии, чтобы попросить совета у иконы Николая Чудотворца. Помолившись, вернулись они к себе в слободу и заперлись в доме Левши. Соседям было очень любопытно, что делают мастера. Под разными предлогами они пытались выманить троих оружейников из дома. Но, ни одна попытка не увенчалась успехом. Мастера никому не открывали и ни с кем не разговаривали, работая днём и ночью.

Глава 8

Закончив переговоры на Дону, Платов поспешил обратно в Тулу. Сам он к мастерам больше не пошёл, а послал за ними множество курьеров.

Глава 9

Мастера в это время заканчивали свою работу. Сколько курьеры к ним не стучали, они их в дом не пустили. Тогда, чтобы добраться до упрямых оружейников, курьеры сняли с дома крышу. После этого Левша с товарищами вышли из избы и сообщили, что работу свою закончили и могут идти к Платову.

Глава 10

Подали оружейники атаману стальную блоху в табакерке. Тот начал их расспрашивать, где же их работа. Но, они, обидевшись на оскорбления, сказали, что только государь её увидеть сможет. Разозлённый Платов, бросил Левшу в свою повозку и увёз его с собой в Петербург. По приезде сам он пошёл к Николаю Павловичу, а мастера оставил внизу со связанными руками.

Глава 11

Платов надеялся разговорами о казаках отвлечь царя от блохи. Но ему это не удалось. Николай вспомнил о поручении, и велел принести работу тульских мастеров. Платов рассказал, что туляки ничего нового не создали, а вернули обратно английскую блоху. Государь не мог поверить в обман и решил сам убедиться в словах атамана.

Глава 12

Когда принесли блоху и завели её ключом, оказалось, что «нимфозория» перестала прыгать. Платов был в бешенстве. Он решил, что оружейники сломали механизм. Пошёл атаман к лестнице, где Левшу оставил, и стал его бить, называя обманщиком. Левша же утверждал, что работа сделана, но увидеть её можно только в «мелкоскоп» .

Глава 13

Привели Левшу к царю, и показал он, в чём заключалась работа оружейников. Оказывается, они сумели английской блохе набить на ножки подковы. Государь удивился и обрадовался, что его русские мастера сумели англичан превзойти.

Глава 14

Решил Николай отправить мастера в Англию, чтобы он свою тонкую работу показал иностранным мастерам. Одели его получше и отправили за границу с особым курьером.

Глава 15

Оставил курьер Левшу в гостинице. А сам унёс блоху мастерам. Узнали мастера, кто сумел блоху подковать, и пришли к мастеру в гостиницу. Три дня они его поили и кормили, а потом стали расспрашивать об образовании. Оказалось, что мастер учился «по Псалтирю и Полусоннику» , а арифметики совсем не знает.

Глава 16

Отправили англичане курьера домой, а Левшу стали по заводам водить и уговаривать, чтобы он у них остался. Но, Левша тосковал по родной Туле и просил, чтобы его отпустили обратно. Посадили английские мастера оружейника на корабль и отправили в Россию, дав на дорогу денег и подарив на память золотые часы.

Глава 17

На корабле Левше показалось скучно, и он заключил пари с полшкипером, что перепьёт его. Пили они до самого конца плавания, отчего оба заболели, но никто в выигрыше не оказался.

Глава 18

В России полшкипера привезли в английское посольство, где организовали ему прекрасные условия. А Левшу, ослабевшего, не способного даже разговаривать, доставили в квартал. Там его обобрали и решили отправить в какую-нибудь больницу на лечение. Поскольку у оружейника не было с собой «тугамента» , ни в одной больнице его не приняли. К утру стало ясно, что Левша долго не проживёт, и его отвезли умирать в Обухвинскую больницу для простонародья.

Глава 19

Полшкипер очень беспокоился о своём друге. Чудом он отыскал Левшу в больнице и добился, чтобы к нему прислали доктора. Умирающий мастер просит Мартын-Сокольского сказать государю, что «у англичан ружья кирпичом не чистят» . Доктор пытается донести слова Левши до Чернышёва, но его никто не слушает, и чистка продолжается вплоть до начала войны.

Глава 20

Заключение

В рассказе «Левша» Николай Лесков, непревзойдённый мастер малых литературных форм, показывает, сколько в русском народе талантов, не развившихся в полную силу из-за условий жизни. Краткий пересказ произведения «Левша» по главам не может раскрыть всю силу художественного таланта писателя. Поэтому мы рекомендуем познакомиться с полной версией рассказа.

Тест по рассказу

Прочитали краткое содержание? Теперь попробуйте пройти тест!

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.6 . Всего получено оценок: 7638.

Меню статьи:

Нередко таланты не ценят на родной земле! Именно об этом – произведение Николая Лескова «Левша» (сказ о тульском косом левше и о стальной блохе), изданное в 1881 году, в котором в сказовой манере описана жизнь гениального, удивительного тульского оружейника.

Главные герои повести «Левша»

Левша – тульский оружейный мастер, который сумел сделать невероятное – подковать английскую механическую блоху микроскопическими подковами.

Платов – служил при Александре Павловиче и Николае Павловиче, – русских императорах, был атаманом донских казаков. Доказывал первому царю, что русские талантливее иностранцев.

Александр Павлович – русский император. Во время того, как он путешествовал по Англии, получил необычный подарок – заводную блоху и положил его в табакерку. После его смерти на престол вступил Николай Павлович.

Николай Павлович – русский император, велевший тульским мастерам усовершенствовать английскую блоху.

Глава первая: увлечение Александра Павловича

Восхищаться разными заграничными диковинками – вот что было пристрастием российского императора Александра Павловича. При этом он нивелировал факт, что на родине тоже немало одаренных умельцев. Однако, Платов, донской атаман, который находился при нем в поездке, никак не соглашался с ним. В конце путешествия они прибыли в Англию.

Глава вторая: заблуждение царя

Когда англичане начали демонстрировать русскому государю новинки техники, Александр восторгался тем, что, благодаря научному прогрессу, умеют иностранцы.

Но при этом он полагал, что в его государстве отнюдь не способны на подобное искусное мастерство. Его мнения Платов не разделял. Он был уверен в том, что русский народ тоже очень талантлив, и это может быть доказано. Оказывается, пистоля неизвестного мастера, продемонстрированная иностранцами, принадлежала не кому иному, как тульскому Ивану по фамилии Москвин, о чем свидетельствовала надпись внутри. С тех пор англичане приняли решение: сотворить нечто такое, что бы превзошло русских.

Глава третья: разногласия между Платовым и царем Александром

С самого утра и русский царь, и Платов отправились в путь, чтобы осмотреть английский сахарный завод. Но не он привлек внимание важных посетителей, а последняя кунсткамера, в которой чего только не было: она удивляла собранными со всего света минеральными камнями и нимфозориями, здесь стояли всякие диковинные чучела. Но больше всего царя и атамана удивил пустой поднос из последней комнаты, который держали рабочие на руках. Оказывается, на нем была микроскопическая нимфозория с заводом и пружиной, которая танцевала дансе. Государь растрогался и дал англичанам миллион, заметив при этом, что они – самые лучшие мастера, и никто этого оспорить не сможет..

По этой причине разногласия между царем Александром и Платовым чрезвычайно усилились. Диковинную вещь царь положил себе в табакерку.

Глава четвертая: расследования нового царя Николая

Александр Павлович скончался, и табакерка с диковинной нимфузорией, которую подарили англичане, была передана сначала его жене, а уж затем – новому правителю, Николаю Павловичу. Царь поначалу не обратил на новинку техники абсолютно никакого внимания, а потом стал задумываться: «Зачем она понадобилась брату? Что это значит?» Для расследования этого нелегкого дела он позвал химика-англичанина, который подтвердил, что сувенир сделан из стали и мастера – чужестранцы. Однако, ни в делах, ни в списках информации по этому делу не было. Тогда, неожиданно для Николая Павловича, появился Платов. «Я пришел доложить насчет этой нимфозории, которую отыскали» – сообщил он. И завел диковинную блоху. Царь увидел тонкую и интересную работу, и поручил Платову исследовать, не могут ли русские мастера превзойти англичан в мастерстве, усовершенствовав их работу.

Глава пятая: обещания тульских оружейников

«Как нам теперь быть?» – спросил Платов у тульских оружейников. И пообещали они найти какой-то выход, чтобы не превозносились перед русскими англичане. Только попросили дать им время, из-за чего Платов немного огорчился.

Глава шестая: тульские мастера отправляются в путь

Три тульских оружейника, в том числе и косой левша, отправились в дорогу. Скрывшись из города, они пошли в сторону Киева, но не только поклоняться угодникам, как думали окружающие. И вовсе не помышляли скрыться от них, вопреки мнению некоторых.

Глава седьмая: секретная работа

Оружейники направлялись вовсе не в Киев, а в Мценск, уездный город Орловской губернии, где находилась древняя каменесеченная икона Николая-угодника. И, зайдя в один из домов к левше, перед образом Николая начали работать, скрываясь от глаз людских, все держа в огромном секрете. Как ни любопытствовали соседи, не могли узнать, чем занимаются в таинственном жилище.

Глава восьмая: послы Платова

Платов поспешно ехал в Тулу. Погоняя лошадей, очень быстро добрались в город, да вот только как ни посылал свистовых за мастерами тульскими, которые должны были показать работу, ничего не выходило.

Глава девятая: труд завершен

А тульские мастера как раз заканчивали свою работу. Как к ним ни стучали послы, они не открывали и твердили, что очень скоро работа будет сделана полностью. Тогда курьеры пошли на крайнюю меру: решили снять из дома крышу, после чего Платов вышел и сообщил, что труд завершен.

Глава десятая: разочарование Платова

К своему разочарованию, Платов в золотой табакерке ничего не увидел: только ту же стальную блоху, что и была. Он очень огорчился и стал ругать тульских мастеров, тем более, что своими куцыми пальцами никак не мог взять ключ и открыть «брюшной завод». Но тульские умельцы тоже не лыком шиты: они сказали Платову, что только государю откроют секрет мастерства, которое удалось сделать. Рассердился атаман и всю злобу выместил на левше, схватив его и кинув к себе в коляску, принудив ехать в Петербург.

Глава одиннадцатая: Платов предстает перед царем

Очень боялся Платов перед царем предстать, ведь думал, что ничего не сделали искусные мастера. Когда пришло время, и он зашел к правителю, попытался отвлечь его посторонними разговорами, но не тут-то было. Вспомнил царь о тульских умельцах и потребовал отчета. С разочарованием сообщил Платов, что ничего не удалось сделать, но не поверил ему государь Николай Павлович. Догадался-таки, что «тут что-нибудь сверх понятия сделано», задумался.

Глава двенадцатая: пострадавший Левша

Поначалу и царь ничего не смог сделать с блохой (её хотя и удалось завести, но не танцевала она, как раньше), а рассвирепевший Платов схватил бедного левшу и стал трепать его за волосы. Тогда оружейный мастер предложил посмотреть в мелескоп, чтобы смогли увидеть, в чем заключается главный секрет работы.

Глава тринадцатая: тайна Левши

Услышав от Платова про мелескоп, Николай Павлович обрадовался, что русские все-таки оказались людьми честными. И велел привести к нему Левшу. Он и раскрыл главную тайну: оказывается, в мелескоп нужно смотреть не на всю блоху, а на её лапки, которые оказались подкованными в настоящие подковы. Увидев это, царь чрезвычайно обрадовался, и даже поцеловал левшу, несмотря на то, что был тот в неприглядном виде.

Глава четырнадцатая: удивительные подковы

Но это еще было не самым удивительным: оказалось, что на каждой подковке начертано имя русского мастера. А левша делал самую тонкую работу – выковывал мельчайшие гвоздики, которые не увидишь с помощью обычного мелескопа. Но вот глаза у мастера видят на удивление лучше, чем всякий увеличительный аппарат.

С той поры к Левше отношение совершенно переменилось, даже честь ему оказали – и повезли в Лондон.

Глава пятнадцатая: Левша в Англии

И отправился Левша в Англию с особым курьером. От Петербурга до Лондона ехали, не останавливаясь, а когда прибыли на место, шкатулка с нимфозорией была передана кому нужно, а левшу усадили в гостинице. А затем покормили, только не все смог кушать тот, кто всю жизнь питался иначе.

И захотели его видеть те, кто рассмотрел диковинную блоху в самый сильный мелескоп. Но еще более изумились, узнав, что он не знает арифметики.

Поговорив с этим удивительным русским мастером, решили англичане оставить его у себя погостить.

Глава шестнадцатая: тоска по родимой земле

Остался на время Левша в Англии, да все по родине тосковал. Так и не смогли удержать его силой: пришлось отправить обратно в Россию на корабле, предварительно одев очень тепло и наградив деньгами. И может быть, было бы все хорошо, если бы не попутчик полшкипер, умеющий говорить по-русски. Именно он уговорил Левшу заключить пари: кто больше выпьет.

Глава семнадцатая: пари

Итак, пари началось. Не уступали друг другу ни Левша, ни полшкипер, но допились до белой горячки, и нанесли себе вред.

Глава восемнадцатая: заболевший Левша

Однако, к англичанину и Левше в России отнеслись совершенно по-разному: первому позвали и лекаря, и аптекаря, дали лекарства, уложили спать; а оружейный мастер сначала лежал на холодном парате, потом его возили по больницам, ничем не прикрытого и все время роняли. Увы, бедного, измученного человека нигде не хотели принимать. Но вот начал выздоравливать «аглицкий полшкипер», и как только почувствовал себя хорошо, решил во что бы то ни стало найти «русского камрада».

Глава девятнадцатая: безуспешные попытки помочь

Как ни старался англичанин для Левши, ничем не смог помочь. Решил он попросить посодействовать Платова, но у атамана уже не было тех полномочий, что раньше. Так и умер бедный оружейный мастер, не признанный на родной земле.

Глава двадцатая: уникальные дарования не ценятся на русской земле

Увы, уникальные дарования на русской земле теперь не ценятся вовсе: «машины сравняли неравенство талантов». Но память о них будет жить в веках. А вдумчивый читатель извлечет пользу из этого необычного произведения.

“Левша” – краткое содержание произведения Н. С. Лескова

4.2 (84%) 5 votes