…Голод перманентен, невыключаем… мучительнее, тоскливее всего во время еды, когда еда с ужасающей быстротой приближалась к концу, не принося насыщения.

Лидия Гинзбург

Мысли всех жителей Ленинграда были заняты тем, как поесть и достать еду. Мечты, устремления и планы были сначала отодвинуты на задний план, затем забыты вовсе, поскольку мозг мог думать только об одном – о еде. Голодали все. Жданов установил в городе строгий военный паек – полкилограмма хлеба и миска мясной или рыбной похлебки в день. Уничтожение Бадаевских складов 8 сентября усугубило и без того критическую ситуацию. На протяжении первых шести месяцев блокады паек неуклонно уменьшался, и в конце концов его уже было недостаточно для поддержания жизни. Нужно было искать еду или какую-либо замену ей. После нескольких месяцев в городе почти не осталось собак, кошек и птиц в клетках.

Хлебная карточка блокадника. Декабрь 1941 г.

Внезапно оказался востребованным один из последних источников жиров, касторовое масло. Его запасы скоро иссякли.

Хлеб, испеченный из муки, сметенной с пола вместе с мусором, прозванный «блокадной буханкой», получался черным как уголь и обладал практически таким же составом. Бульон представлял собой не более чем кипяченую воду с добавлением щепотки соли и, если повезет, капустного листа. Деньги потеряли всяческую ценность, как и любые непродовольственные товары и драгоценности, – на фамильное серебро нельзя было купить корку хлеба. Без пищи страдали даже птицы и грызуны, до тех пор пока все не исчезли: или умерли от голода, или были съедены отчаявшимися людьми. Поэтесса Вера Инбер писала о мышке у себя в квартире, отчаянно пытавшейся найти хоть одну крошку. Люди, пока у них еще оставались силы, выстаивали длинные очереди за едой, порой по целым суткам на пронизывающем холоде, и нередко возвращались домой с пустыми руками, переполненные отчаянием, – если оставались живы. Немцы, видя длинные очереди ленинградцев, сбрасывали на несчастных жителей города снаряды. И тем не менее люди стояли в очередях: смерть от снаряда была возможной, в то время как смерть от голода – неминуемой.

Записная книжка Тани Савичевой

Ленинградцы набирают воду на Невском проспекте в пробоинах, появившихся после артобстрела

RIA Novosti archive, image #907 / Boris Kudoyarov / CC-BY-SA 3.0

Каждому приходилось решать для себя, как распорядиться крошечным дневным пайком – съесть в один присест в надежде (тщетной) на то, что желудку хоть на какое-то время покажется, будто он что-то переварил, или растянуть на целый день. Родственники и друзья помогали друг другу, но уже на следующий день отчаянно ссорились между собой по поводу того, кому сколько досталось. Когда все альтернативные источники продовольствия закончились, люди в отчаянии принялись за несъедобное – корм для скота, льняное масло и кожаные ремни. Вскоре ремни, которые вначале люди ели от отчаяния, уже считались роскошью. Столярный клей и клейстер, содержащие животный жир, соскабливали с мебели и со стен и варили. Люди ели землю, собранную в окрестностях Бадаевских складов, ради содержащихся в ней частиц расплавленного сахара.

В городе пропала вода, поскольку водопроводные трубы замерзли, а насосные станции были разбомблены. Без воды высохли краны, перестала работать канализационная система. Люди использовали для отправления естественных надобностей ведра и выливали нечистоты на улицу. В отчаянии жители города пробивали лунки в замерзшей Неве и черпали воду ведрами. Без воды пекарни не могли печь хлеб. В январе 1942 г., когда нехватка воды стала особенно острой, 8000 человек, сохранившие достаточно сил, выстроились в живую цепочку и передавали из рук в руки сотни ведер с водой, просто чтобы пекарни заработали снова.

Сохранились многочисленные рассказы о несчастных, которые отстояли многочасовую очередь за ломтем хлеба только ради того, чтобы его выхватил у них из рук и жадно сожрал человек, обезумевший от голода. Широкое распространение получило воровство хлебных карточек; отчаявшиеся грабили людей среди бела дня или обшаривали карманы трупов и тех, кто был ранен во время немецких артобстрелов. Получение дубликата превратилось в такой долгий и мучительный процесс, что многие умирали, так и не дождавшись, когда завершатся блуждания новой продовольственной карточки в дебрях бюрократической системы. Был момент, когда только Жданов лично мог выдавать дубликат. Немцы через своих осведомителей следили за тем, насколько жители города утратили способность поддерживать друг друга: для них это было мерилом падения боевого духа ленинградцев.

Голод превращал людей в живые скелеты. Размеры пайка достигли минимума в ноябре 1941 г. Рацион рабочих, занятых физическим трудом, составлял 700 калорий в день, при том что минимальная норма равна приблизительно 3000 калорий. Служащим полагалось 473 калории в день, в то время как норма составляет 2000–2500 калорий, а дети получали в день 423 калории – меньше четверти того, что требуется новорожденному.

Конечности распухали, животы раздувались, кожа обтягивала лицо, глаза западали, десны кровоточили, зубы от недоедания увеличивались, кожа покрывалась язвами.

Пальцы коченели и отказывались распрямляться. Дети со сморщенными лицами напоминали стариков, а старики походили на живых мертвецов. Голод лишал молодых молодости. Дети, оставшиеся в одночасье сиротами, бродили по улицам безжизненными тенями в поисках еды. Страшный голод и мороз отнимали у людей все силы. Люди слабели, падали в обмороки. Любое движение причиняло боль. Даже процесс пережевывания пищи становился невыносимым.

Проще было лежать в кровати, чем вставать и отправляться на поиски еды. Но люди вставали, у них не было выбора, ибо они понимали, что если не сделают это, то не встанут больше никогда. Обессиленные и замерзшие, люди не переодевались и месяцами ходили в одном и том же. Была еще одна зловещая причина, по которой люди не переодевались. Лидия Гинзбург описала это так:

Они потеряли из виду свое тело.

Оно ушло в глубину, замурованное одеждой, и там, в глубине, изменялось, перерождалось. Человек знал, что оно становится страшным.

В годы войны Ленинград фактически стал еще одним концлагерем, из которого почти невозможно было сбежать. Жителей держали в постоянном страхе смерти - самый долгий авианалет длился больше 13 часов. Тогда в городе разорвалось более 2 тысяч снарядов. Но, как вспоминают сами блокадники, это было не самое страшное. Тяжелее всего было справляться с холодом и голодом. Зимой город просто вымирал. Водопровод не работал, книги и все, что горит, сжигали, чтобы хоть немного согреться. Люди замерзали или умирали от голода, не в силах ничего изменить. Вся безысходность их положения - в девяти строках дневника Тани Савичевой, которая записывала даты смерти всей ее семьи: "Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня".

Как писала в своем дневнике другая жительница блокадного Ленинграда Елена Скрябина, "люди от голода настолько ослабели, что не сопротивляются смерти. Умирают так, как будто засыпают. А окружающие полуживые люди не обращают на них никакого внимания". Первая осень и зима блокады были самыми тяжелыми, рассказывает заведующая научно-выставочным отделом Музея обороны и блокады Ленинграда Ирина Муравьева:

"Самая маленькая норма хлеба приходится в период с 20 ноября по 25 декабря 1941 года. Тогда самые маленькие нормы были для детей, иждивенцев и служащих - 125 граммов. Рабочим выдавали 250. Остальное продовольствие выдавали по мере нахождения его в городе. Естественно, оно иссякало, и пришло время в декабре, когда продовольствие просто кончилось. Сметали все, что было: и губную помаду, и машинное масло, и олифу, пускали в питание все, что принимал желудок. А те, кто оказался в Ленинграде, отступая от фашистов, были расселены в общежитиях, у кого вообще никаких запасов не было - они первыми начали умирать".

Декабрь 41-го оказался для ленинградцев одним из самых сложных. Тогда город просто вымирал. Каждый день жертвами голода становились больше 4 тысяч человек, иногда эта цифра доходила до 7 тысяч. Уже в феврале 1942 года нормы выдачи хлеба выросли. Детям и иждивенцам полагалось по 300 граммов, служащим - по 400, рабочим - полкило. Но и это — ничтожно мало. Хотя люди привыкали и к таким условиям. Ели все, что было хоть сколько-то для этого пригодно: белковые дрожжи, технический жир, переработанные лакокрасочные продукты, жмыхи, глицерин. Благодаря использованию этих продуктов в годы блокады в Ленинграде выпустили более 11 тысяч тонн колбас, паштетов, студня и желе. Это, конечно, не могло спасти от голода, хотя потери постепенно сокращались. В январе 42 умерли около 130 тысяч человек, в мае - 50 тысяч, в сентябре - 7 тысяч человек. Порой казалось, что спасти могло только чудо. Вот что рассказала председатель правления Санкт-Петербургской общественной организации "Жители блокадного Ленинграда" Ирина Скрипачева:

"У мамочки кровавый понос открывался от голода. Это был приговор. Она написала записку тете. По дороге я прочитала: "тетя Настя, если у тебя что есть, дай Ире". Я пришла к тете Насте, а она в это время отдала дворнику свою шубу. За это дворник ей дал от кабана шкурку 50 на 50 сантиметров, которую она нарезала и на буржуйке варила. Она дала граненый стаканчик, там были две шкурки. Мама пила еще слабый раствор марганцовки. В общем, она поднялась".

Такие истории чудесного исцеления были. Их немного, но было бы еще меньше, если бы не Дорога жизни - единственная ниточка, которая связывала Ленинград с внешним миром. Десятки тысяч человек - водители, механики, регулировщики - жертвовали своими жизнями, чтобы помочь выжить тем, кто оставался в осажденном городе.

@ Веселов А. П. // Отечественная история. 2002. № 3
О героических и вместе с тем трагических событиях, связанных с обороной и блокадой Ленинграда, написано немало мемуаров, исследовательских и литературных трудов. Но идут годы, публикуются новые воспоминания участников событий, засекреченные ранее архивные документы. Они дают возможность заполнить существовавшие до недавних пор «белые пятна», основательнее изучить факторы, позволившие осажденным ленинградцам сорвать планы врага по овладению городом с помощью голода. О расчетах немецко-фашистского командования свидетельствует заявление генерал-фельдмаршала Кейтеля от 10 сентября 1941 г.: «Ленинград необходимо быстро отрезать и взять измором. Это имеет важное политическое, военное и экономическое значение» 1 .

В годы войны руководители обороны Ленинграда не хотели говорить о фактах массового голода, препятствовали появлению сведений о нем на страницах печати. После окончания войны в работах, рассказывающих о ленинградской блокаде, речь шла, главным образом, о трагических сторонах проблемы, но мало внимания уделялось мерам (за исключением эвакуации), которые принимались правительством и военным руководством для преодоления голода. Недавно опубликованные сборники документов, извлеченных из ленинградских архивов, содержат ценную информацию, позволяющую более подробно осветить этот вопрос2 .

В сборнике документов «Ленинград в осаде»3 особый интерес представляет «Информационная записка о работе городской конторы Всесоюзного объединения «Центрзаготзерно» за II полугодие 1941 г. - о хлебных ресурсах Ленинграда». Этот документ дает полную картину состояния хлебных ресурсов города накануне войны, в начале блокады и на 1 января 1942 г. Выясняется, что на 1 июля 1941 г. положение с запасами зерна было крайне напряженным: на складах «Заготзерна» и мелкомбинатах имелось муки и зерна 7 307 т. Это обеспечивало Ленинград мукой на 2, овсом на 3 недели, крупой на 2.5 месяца4 . Военная обстановка требовала принятия срочных мер для увеличения хлебных запасов. С начала войны был прекращен экспорт зерна через ленинградские портовые элеваторы. Его остаток на 1 июля увеличил хлебные запасы Ленинграда на 40 625 т. Одновременно были приняты меры к возврату в Ленинградский порт направляющихся в порты Германии и Финляндии пароходов с экспортным зерном. Всего в Ленинграде с начала войны было разгружено 13 пароходов с 21 922 т зерна и 1 327 т муки.

Были также предприняты меры по ускоренному продвижению в город составов с зерном по железной дороге. Для оперативного наблюдения за движением хлебных поездов в Ярославскую и Калининскую области были посланы в качестве уполномоченных работники Ленгорисполкома. В результате до установления блокады в Ленинград по железной дороге было завезено 62 000 т зерна, муки и крупы. Это позволило до ноября 1941 г. обеспечить бесперебойную работу хлебопекарной промышленности.

Отсутствие информации о реальном состоянии дел с продовольствием породило в годы блокады мифы, продолжающие жить и сегодня. Один из них касается пожара на Бадаевских складах, якобы ставшего причиной голода. Об этом рассказал директор ленинградского Музея хлеба М.И. Глазамицкий. В пожаре 8 сентября 1941 г. сгорело около 3 тыс. т муки. Предполагая, что это была ржаная мука, и принимая во внимание практиковавшуюся норму припека, можно подсчитать количество выпеченного хлеба - примерно 5 тыс. т. При самых минимальных размерах выпечек (в декабре 622 т в сутки) хлеба из муки Бадаевских складов хватило бы максимум на 8 дней5 .

Неправы также авторы, усматривающие причину голода в том, что руководство города своевременно не рассредоточило имевшиеся запасы хлебопродукции. Согласно опубликованным в наши дни документам, по распоряжению исполкома Ленсовета рассредоточение было произведено за счет увеличения остатков в торговой сети, на хлебозаводах и вывоза муки в специально выделенные склады, пустующие магазины и другие помещения, закрепленные за хлебозаводами в разных районах города. База № 7, расположенная на Московском шоссе, была полностью освобождена ещё до того, как противник смог начать артиллерийские обстрелы этого района. Всего было вывезено 5 205 т муки и загружено 33 места хранения, помимо складов хлебозаводов и торгующих организаций6 .

С установлением блокады, когда прекратилось железнодорожное сообщение города со страной, товарные ресурсы настолько снизились, что не обеспечивали снабжения населения основными видами продовольствия по установленным нормам. В связи с этим в сентябре 1941 г. были приняты жесткие меры экономии продовольственных товаров, в частности, снижены нормы выдачи хлеба рабочим и инженерно-техническим работникам с 800 г. в сентябре до 250 г. в ноябре 1941 г., служащим - соответственно с 600 до 125 г, иждивенцам - с 400 до 125 г, детям до 12 лет -с 400 до 125 т7 .

Такое же максимальное снижение норм выдачи в указанные месяцы произошло по крупам, мясу, кондитерским изделиям. А с декабря из-за отсутствия ресурсов по рыбе норма её выдачи не объявлялась ни по одной из групп населения. Кроме того, в декабре 1941 г. жители города недополучили, по сравнению с нормой, сахар и кондитерские изделия. Нарастала угроза массового голода. Увеличение смертности в Ленинграде в связи с резким сокращением продовольствия отражено в справке УНКВД Лениградской обл. по состоянию на 25 декабря 1941 г8 . Если в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3 500 человек, то за последние месяцы 1941 г. смертность составляла: в октябре - 6 199 человек, в ноябре - 9 183, за 25 дней декабря - 39 073 человека. За 5 дней, с 20 по 24 декабря, скончались на улицах города 656 человек. Среди умерших с 1 по 10 декабря мужчин было 6 686 (71,1%), женщин - 2 755 (28,9%). В октябре - декабре 1941 г. особенно большая смертность наблюдалась среди грудных детей и лиц старше 40 лет.

Причинами резкого сокращения запасов продуктов питания в городе в конце 1941 - начале 1942 г. является, наряду с установлением блокады, внезапный захват немцами в начале ноября Тихвинского железнодорожного узла, что исключило подвоз продовольствия к восточному берегу Ладоги. Тихвин был освобожден лишь 9 декабря 1941 г., а железная дорога Тихвин -Волхов восстановлена и открыта для движения только со 2 января 1942 г.

{12 декабря начальник Осиновецкого порта на западном берегу Ладоги капитан Евграфов сообщил: «В связи с ледоставом Осиновецкий военный порт грузовые операции проводить не может до открытия весенней навигации» 9 . Ледовая дорога ещё почти не действовала. Для поставок продовольствия с 14 ноября использовались лишь около трех десятков транспортных самолетов, перебрасывавших со станции Хвойное в Ленинград малогабаритные продуктовые грузы: масло, консервы, концентраты, сухари. 16 ноября А.А. Жданову доложили, что население и фронт обеспечены мукой по 26 ноября, макаронами и сахаром - по 23, сухарями ржаными - по 13 декабря 1941 г.

В критические дни декабря, когда поставки продовольствия снизились до предела, из Москвы в ночь с 24 на 25 декабря пришло сразу два неожиданных приказа. Первый гласил: к 31 декабря сформировать и отправить в распоряжение Верховного главнокомандования пять автотранспортных батальонов. Два - от 54-й армии, один - от 23-й и два - «от начальника фронтовой дороги» (т.е. с Ладоги) с полной заправкой и с лучшими водителями.

Второе распоряжение исходило от начальника Главного управления Гражданского воздушного флота B.C. Молокова. Ссылаясь на распоряжение члена Государственного комитета обороны В.М. Молотова, он сообщал, что с 27 декабря снабжавшие Ленинград продовольствием самолеты «Дуглас» с аэродрома Хвойное переводятся под Москву и обслуживать Ленинградский фронт не будут.

В середине декабря секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Т.Ф. Штыков был послан на Большую землю «выбивать» продовольствие для осажденного города. В письме члену Военного совета Ленинградского фронта Н.В. Соловьеву он писал:

«Николай Васильевич, посылаю тебе эту записку после возвращения из Ярославля. Должен сказать, замечательные там товарищи, не на словах, а на деле желавшие помочь Ленинграду. По всем вопросам, касающимся снабжения Ленинграда за счет Ярославской области, договорились... Ярославские товарищи подготовили для ленинградцев три эшелона мяса. Но... два переадресованы в какое-то другое место и один - в Москву».

Писатель Виктор Демидов, сообщивший эти неизвестные ранее факты, на встрече «за круглым столом» общества «Жители блокадного Ленинграда» отмечал:

«Мне представляется, что в течение нескольких дней, с 27 декабря примерно до 4 января, продовольствия в город поступило катастрофически мало. А поскольку хлебозаводы уже давно снабжались «с колес», то, похоже, подавляющее большинство ленинградцев в эти дни ничего не получили. И не в эти ли трагические дни у огромной массы из них окончательно были сломлены остатки физиологической защиты против смертельной голодной болезни» 10 .

Действительно, от многих блокадников нам приходилось слышать, что в конце декабря - начале января были дни, когда в магазины города хлеба не поступало.

Лишь после того как А.А. Жданов побывал в Москве и был принят Сталиным, поступление продовольственных грузов в блокированный Ленинград возобновилось. 10 января 1942 г. появилось подписанное А.И. Микояном «Распоряжение Совнаркома СССР о помощи Ленинграду продовольствием». В нем соответствующие наркоматы обязывались отгрузить блокированному городу в январе 18 тыс. т муки и 10 тыс. т крупы (сверх отгруженных по состоянию на 5 января 1942 г. 48 тыс. т муки и 4 122 т крупы). Ленинград получал также из разных областей Союза дополнительно, сверх установленных ранее лимитов, мясо, растительное и животное масло, сахар, рыбу, концентраты и другие продукты11 .

Снабжение города продовольствием во многом зависело от работы Октябрьской железной дороги. В беседе с корреспондентом «Ленинградской правды» 13 января 1942 г. председатель исполкома Ленгорсовета П.С. Попков отмечал:

«Надо признать, что Октябрьская дорога работает плохо, оказалась неподготовленной к выполнению своей святой обязанности в деле обеспечения бесперебойной перевозки продовольственных грузов. К сожалению, раскисших, забывших о своей ответственности среди железнодорожников, особенно в управлении дороги и в ее отделениях, оказалось немало» 12 .

Нередко составы с грузом для Ленинграда подолгу задерживались в пути. По отчетам хлебопроизводящих предприятий Ленинграда за 1941 г., выявлены хищения грузов. В каждом из железнодорожных вагонов оказалось много меньше муки, чем указывалось в сопроводительных документах13 .

В сложной обстановке недостатка продовольственных ресурсов пищевая промышленность Ленинграда изыскивала возможность создания пищевых заменителей, организовывала новые предприятия по их выработке. Заменители были использованы в хлебной, мясной, молочной, кондитерской, консервной промышленности, а также в общественном питании, о чем говорилось в справке секретаря горкома ВКП(б) Я.Ф. Капустина на имя А.А. Жданова.

В хлебопекарной промышленности пищевая целлюлоза как примесь к хлебу применялась в СССР впервые. Производство пищевой целлюлозы было организовано на шести предприятиях. Одним из показателей мобилизации внутренних ресурсов в хлебопекарной промышленности явилось повышение припека хлеба до 71%. За счет повышения припека было получено дополнительной продукции 2 230 т. В качестве компонентов при выработке мясной продукции были использованы кишки, соевая мука, технический альбумин (его получали из яичного белка, плазмы крови животных, молочной сыворотки). В результате было произведено дополнительно 1360 т мясопродуктов, в том числе студня 730 т, столовой колбасы - 380 т, альбуминовой колбасы - 170 т и хлебца растительно-кровяного - 80 т. В молочной промышленности было переработано сои 320 т и хлопкового жмыха 25 т, что дало дополнительно продукции 2 617 т, в том числе: соевого молока 1 360 т, соевых молокопродуктов (простокваша, творог, сырники и др.) - 942 т.

В общественном питании широко использовалось желе, приготовленное из растительного молока, соков, глицерина и желатина. В ноябре такой продукции было реализовано 380 т. Отходы после помола овса использовались для изготовления овсяных киселей, ягодное пюре получали из клюквенных отходов. Группа ученых Лесотехнической академии и ВНИИ сульфитно-спиртовой промышленности под руководством М.Я. Калюжного разработала технологию производства пищевых дрожжей из древесины. Из 1 т сухой древесины получали около 250 кг дрожжей. Их посылали на фронт, часть использовалась в городе на фабриках-кухнях. 23 ноября 1941 г. горисполком постановил организовать изготовление дрожжей во всех районах города. Широко было организовано производство витамина С в виде настоя из лапок хвои. До середины декабря было приготовлено и реализовано 2 млн. человеко-доз витамина С14 . Кроме того, пищевой промышленностью города были освоены и выпускались пищевые концентраты (каши, супы), медицинская глюкоза, щавелевая кислота, таннин, каротин.

Как уже отмечалось, завоз основных жизненных продуктов в декабре 1941 - начале 1942 г. был минимальным. По примерным подсчетам доктора биологических наук Ю.Е. Москаленко, в то время один житель города получал в сутки не более 1300 ккал. При таком питании человек мог прожить около месяца. Период максимального недоедания длился в осажденном городе 3–4 месяца. Население Ленинграда за это время должно было погибнуть полностью. Почему же этого не произошло?

Причина первая - биолого-физиологическая. В мирное время при недоедании сопротивляемость организма падает, он подвержен инфекциям, другим заболеваниям. В блокадном Ленинграде этого не наблюдалось. Вследствие стрессового состояния, несмотря на недоедание, сопротивляемость человеческого организма резко возросла. Число больных диабетом, гастритом, язвой желудка, холециститом сократилось в городе до минимума. Даже детские болезни - корь, скарлатина, дифтерия - почти исчезли.

Свою роль в повышении выживаемости людей сыграло широкое использование пищевых заменителей15 . Нельзя не учитывать и сохранявшиеся у некоторой части населения небольшие запасы продуктов и возможность использования рынка, где даже в то время все продавалось и покупалось.

Во второй половине января 1942 г. в связи с полным восстановлением железнодорожного участка Тихвин - Войбокало и улучшением работы Ладожской ледовой трассы увеличился завоз продовольствия в Ленинград, и были повышены нормы на хлеб всем группам населения. По сравнению с январем 1942 г., в феврале нормы выросли на 100 г. у рабочих, ИТР и у служащих и на 50 г. у иждивенцев и детей до 12 лет16 . С января была восстановлена прежняя норма снабжения по жирам: рабочим и ИТР - 800 г, служащим - 400, иждивенцам - 200 и детям до 12 лет - 400 г. С февраля были введены также прежние нормы на крупу и макароны: рабочим и ИТР - 2 кг, служащим - 1.5 кг, иждивенцам - 1 кг. Во второй половине февраля и в начале марта установленные нормы всех видов продовольствия стали отовариваться полностью.

По решению бюро горкома ВКП(б) и Ленгорисполкома было организовано лечебное питание по повышенным нормам в специальных стационарах, созданных при фабриках и заводах, а также в 105 городских столовых. Стационары функционировали с 1 января до 1 мая 1942 г. и обслужили 60 тыс. человек. С конца апреля 1942 г. по решению Ленгорисполкома сеть столовых усиленного питания расширяется. На территории фабрик, заводов и учреждений вместо стационаров их было создано 89. 64 столовые были организованы за пределами предприятий. Питание в этих столовых производилось по специально утвержденным повышенным нормам. С 25 апреля по 1 июля 1942 г. ими воспользовались 234 тыс. человек, из них 69% - рабочие, 18,5% - служащие и 12,5% - иждивенцы. В первом полугодии 1942 г. стационары, а затем столовые усиленного питания сыграли неоценимую роль в борьбе с голодом, восстановлении сил и здоровья значительного числа больных, что спасло тысячи ленинградцев от гибели. Об этом свидетельствуют многочисленные отзывы самих блокадников и данные поликлиник17 .

Перед войной в 146 ленинградских научных учреждениях трудились 5600 специалистов-ученых, а в 62 вузах обучались более 85 тыс. студентов и работали тысячи преподавателей18 . С установлением блокады и угрозой голода перед ленинградским руководством встала проблема спасения научных и творческих коллективов, которая решалась, однако, не всегда своевременно и не в полной мере. 2 марта 1942 г. заместитель председателя Комитета по делам высшей школы академик Н.Г. Брусевич писал уполномоченному ГКО по эвакуации из Ленинграда А.Н. Косыгину:

«Эвакуация вузов Ленинграда проводится в недостаточно широком размере. Имеется опасение, что ко времени прекращения движения по льду Ладожского озера (примерно 20 марта) значительная часть студентов, большинство профессорско-преподавательского состава останется в Ленинграде... Необходимо ежедневно эвакуировать не менее двух тысяч студентов, преподавателей и административного персонала вузов. В первую очередь закончить эвакуацию вузов оборонной промышленности, транспорта, связи, медицины, а также Политехнический институт и Государственный университет».

Косыгин распорядился: «Включить вузы в план эвакуации с 11 марта, за исключением медицинских институтов». Медиков оставляли для нужд фронта, а также на случай возникновения в Ленинграде эпидемий.

Запоздалое решение об эвакуации вузов усугубило трагедию. В Ленинградском университете от голода и болезней погибло свыше 100 профессоров и доцентов. Политехнический институт потерял 46 докторов и кандидатов наук. Строительный институт - 38. Академические учреждения похоронили в первую блокадную зиму 450 сотрудников (33%)19 . Некоторые, весьма ограниченные, меры для облегчения тяжелого положения этой части горожан все же принимались. В январе 1942 г. при гостинице «Астория» стал действовать стационар для ученых и творческих работников. В столовой Дома ученых в зимние месяцы питалось от 200 до 300 человек20 . 26 декабря 1941 г. горисполком дал указание конторе «Гастроном» организовать с доставкой на дом академикам и членам-корреспондентам АН СССР единовременную продажу без продкарточек: масла животного - 0.5 кг, консервов мясных или рыбных - 2 коробки, яиц - 3 десятка, сахара 0.5 кг, печенья - 0.5 кг, шоколада - 0.3 кг, муки пшеничной - 3 кг и виноградного вина - 2 бутылки21 .

При вузах были открыты свои стационары, где ученые и другие работники вузов в течение 7–14 дней могли отдохнуть и получить усиленное питание, которое состояло из 20 г. кофе, 60 г. жиров, 40 г. сахара или кондитерских изделий, 100 г. мяса, 200 г. крупы, 0.5 яйца, 350 г. хлеба, 50 г. вина в сутки, причем продукты выдавались с вырезанием купонов из продовольственных карточек22 .

С наступлением зимы 1941–1942 гг. и ростом смертности от истощения в Ленинграде с каждым днем стало возрастать число детей, потерявших родителей. Нередко взрослые - матери, бабушки - отдавали свою мизерную пайку хлеба малышам, чтобы ценою собственной жизни поддержать их силы. Партийные и комсомольские организации города развернули большую работу по выявлению осиротевших детей и определению их в детские дома. Блокадная газета «Смена» в разделе «Комсомольская хроника» сообщала в марте 1942 г.:

«Смольнинский РК ВЛКСМ выделил несколько бригад для выявления безнадзорных детей в районе. В течение 5 дней 160 комсомольцев-активистов обошли 4000 квартир в домохозяйствах района, выявили ребят, которые нуждаются в определении в детские дома» 23 .

Девушки-комсомолки не только устраивали безнадзорных детей в детские дома, но и выхаживали их. Так, девушки детдома № 5 через печать обратились ко всем работающим в детских домах с призывом вырастить здоровую детвору, заменить им семью. Комсомолки Гордеева, Тетерина, Трофер пришли в 5-й детдом, когда в нем не было ничего, кроме пустых, холодных и грязных комнат. Надо было вымыть помещение, обогреть его, привезти кровати, сшить матрацы, подушки, белье. Времени было в обрез. Комсомолки-воспитательницы, а их было 9 человек, работали по 18 часов в сутки. В короткий срок дом был готов к приему маленьких воспитанников24 .

По решению горисполкома с января 1942 г. один за другим открываются новые детские дома. За 5 месяцев в Лениграде было организовано 85 детских домов, приютивших 30 тыс. осиротевших детей25 . Руководство города и командование Ленинградского фронта стремилось обеспечить детские дома необходимым питанием. Постановлением Военного совета фронта от 7 февраля 1942 г. утверждались следующие месячные нормы снабжения детских домов на одного ребенка: мясо - 1.5 кг, жиры - 1 кг, яйцо - 15 штук, сахар - 1.5 кг, чай - 10 г, кофе - 30 г, крупа и макароны - 2.2 кг, хлеб пшеничный - 9 кг, мука пшеничная - 0.5 кг, сухофрукты - 0.2 кг, мука картофельная -0.15 кг26 .

А.Н. Косыгин в январе - июле 1942 г. занимался организацией снабжения осажденного города и эвакуацией его населения. В связи с массовой смертностью учащихся ремесленных училищ он лично проверил положение с питанием в одном из них. Сохранилось письмо А.Н. Косыгина А.А. Жданову о результатах проверки ремесленного училища №33 от 16 февраля 1942 г.27 . Учащиеся жаловались на то, что в столовой вместо супа выдавалась жидкая бурда, котлеты весили 35 г. вместо положенных 50, сахар воровали, а жиры в течение 4-х дней вообще не отпускались. Контроль администрации училища за столовой отсутствовал, что открывало возможность неограниченного воровства продуктов. В результате ученики оказались на голодном пайке, их состояние ухудшалось.

А.Н. Косыгин потребовал установить обязательный контроль за питанием ремесленников со стороны администрации училища, а закладку продуктов в котел производить при обязательном присутствии администрации училища и представителя учащихся. Материалы проверки училища № 33 были направлены А.Н. Косыгиным городскому прокурору. По решению суда директор столовой училища был приговорен к одному году исправительных работ, повар - к двум годам лишения свободы.

В первую голодную зиму в Ленинграде функционировал не один десяток ремесленных и фабрично-заводских училищ. Радикальные меры, принятые по улучшению питания и наведению порядка в училище № 33, положительно отразились на питании, бытовом обслуживании учащихся и в других учебных заведениях.

В решении продовольственной проблемы большую роль сыграла эвакуация населения. Городская эвакуационная комиссия приступила к своей работе с 29 июня 1941 г. До установления блокады из города вывозились в основном дети, а также рабочие и служащие, эвакуируемые вместе с предприятиями. С 29 июня по 27 августа город покинули 488 703 человека. С сентября, со времени установления блокады, до наступления ледостава водным транспортом по Ладоге было вывезено 33 479 человек28 . С 22 ноября начала работать ледовая дорога через озеро. Однако она ещё не была достаточно оборудована и освоена. Не имелось необходимого количества автомашин, не хватало горючего. Неокрепший тонкий лед часто не выдерживал тяжести машин и ломался, и до 6 декабря на Ладоге затонуло 126 машин. По пути следования не были оборудованы пункты приема и обогрева эвакуируемых. Поэтому 12 декабря 1941 г. Военный совет Ленинградского фронта приостановил вывоз населения через Ладогу до особого распоряжения29 .

Лишь в последней декаде января после победы над фашистами под Москвой положение изменилось. Судьбой Ленинграда занялись правительство и ГКО. 21 января 1942 г. Военный совет Ленинградского фронта постановил возобновить эвакуацию населения. Она проводилась от станции Ленинград - Финляндский вокзал до станции Борисова Грива (на западном берегу Ладоги) железнодорожным транспортом и от станции Борисова Грива через озеро до станции Жихареве автотранспортом. До Финляндского вокзала эвакуируемые в большинстве своем шли пешком, везя свое имущество на санках. Автотранспортом было доставлено на Финляндский вокзал 62 500 человек (детские дома, ремесленные училища, профессорско-преподавательский состав вузов, работники искусства и др.).

Каждый эвакуируемый получал в Ленинграде хлеб по карточке на день вперед, а на эвакопункте на Финляндском вокзале - обед, содержащий мяса - 75 г, крупы - 70, жиров - 40, муки - 20, сухих овощей - 20 и хлеба - 150. Если поезд задерживался в пути до станции Борисова Грива свыше 1.5 суток, то эвакопункт этой станции кормил эвакуируемых таким же обедом. После переезда через Ладогу на эвакопунктах Кобона, Лаврово и Жихарево тоже обедали, кроме того, получали 1 кг хлеба на дорогу, 250 г. печенья, 200 г. мясопродуктов, а детям до 16 лет - плитка шоколада30 .

По данным городской эвакуационной комиссии, с 22 января по 15 апреля 1942 г. по ледовой дороге было эвакуировано 554 186 человек, из них учащихся ремесленных училищ - 92 419, детдомовцев - 12 639, студентов, профессоров, преподавателей и научных работников с семьями - 37 877 человек31 . Реальная картина эвакуации отражена в рассказе профессора Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта Д.И. Каргина, эвакуировавшегося в феврале 1942 г.:

«По мере нашего продвижения по направлению к Вологде питание на эвакопунктах постепенно улучшалось, но часто совершалось в далеких от культуры условиях. Только некоторые эвакопункты были благоустроены, и там питание оказывалось лучшим. Обычно же длиннейший ряд людей в очереди, под открытым небом, выстраивался с собственной посудой за супом и кашей. Хлеба нам выдавалось по 400 граммов в день. Кроме того, на некоторых эвакопунктах давался сухой паек, в который входили различные продукты, как то: хлеб, белые булки, пряники, масло сливочное, сахарный песок, колбаса и др. О голоде не приходилось говорить. Он остался позади» 32 .

Но не всем удавалось спастись от последствий недоедания. Среди эвакуируемых было немало тяжелобольных и ослабленных. Только на Финляндском вокзале, в Борисовой Гриве, Кобоне, Лаврово и Жихарево скончались 2 394 человека33 . Умирали на всем пути следования. Считается, что на одной вологодской земле похоронено не менее 30 тыс. ленинградцев34 .

На новых местах проживания эвакуированные ленинградцы, особенно дети, были окружены особым вниманием и заботой вне зависимости от того, какой город, народ или республика их приютили. Ленинградская учительница Вера Ивановна Чернуха рассказывает об эвакуации весной 1942 г. 150 детей 41-го детского дома:

«В станицу Родниковскую Краснодарского края наш эшелон прибыл рано утром. Но жители встречали ленинградцев: на платформе находились местные педагоги и медработники. Для детей были уже подготовлены помещения в школах поселка, запасены продукты. Да ещё какие! Свежее молоко, мед, орехи, редис...» 35 .

На голодную зиму 1941–1942 гг. и три месяца весны 1942 г. приходится наибольшее число погибших от голода. Если в январе 1942 г. умерли 96 751 человек, в феврале - 96 015, в марте - 81 507, в апреле - 74 792, в мае - 49 744, то с лета 1942 г. кривая смертности идет резко вниз: в июне скончались 33 716 человек, в июле - 17 729, в августе - 8 96736 . Снижение смертности к середине 1942 г. обеспечила успешная работа ледовой Дороги жизни, а затем Ладожской военной флотилии, создание значительных запасов продовольствия в городе. Кроме того, более миллиона больных стариков, детдомовцев, женщин с детьми были эвакуированы, что позволило повысить уровень снабжения продовольствием оставшихся в городе жителей.

Ленинградцы на огородах Почтовая открытка. Худ. Г.П. Фитингоф. Изд. «Искусство», Ленинград, 1944 г.

Весной 1942 г. Ленинградский горком ВКП(б) и исполком Ленгорсовета поставили перед населением города задачу обеспечить себя собственными овощами. Были выявлены пустующие земли, взяты на учет сады, парки, скверы для использования их под огороды. В результате проведенной организационной работы в мае к вспашке и посеву овощей приступили 633 организованных подсобных хозяйства предприятий и учреждений и свыше 276 тысяч индивидуальных огородников. Весной 1942 г. было вспахано индивидуальными огородниками 1 784 га, подсобными хозяйствами - 5 833, совхозами городских трестов - 2 220 (всего - 9 838 га), в том числе вскопано лопатами 3 253 га, или 33% посевов. Засеяли овощами 6 854 га (69,7%), картофелем - 1 869 (19,0%), зернобобовыми - 1 115 га (11,3%).

С индивидуальных огородов было собрано примерно 25 тыс. т овощей37 . Абсолютное большинство ленинградцев, имеющих индивидуальные огороды, обеспечили себя в летний период зеленью и собрали запасы овощей на зиму. Летняя огородная кампания укрепила и восстановила здоровье сотен тысяч людей, а это, в свою очередь, способствовало укреплению обороны города и полному разгрому врага под Ленинградом.

Более успешной, чем в 1941 г., оказалась и летняя навигация на Ладоге в 1942 г. Были проведены обширные дноуглубительные, очистные и строительные работы в районе бухт и пристаней на обоих берегах озера, отремонтированы десятки барж и буксиров, построено 44 деревянных и металлических баржи, 118 тендеров, 2 металлических парома. Все это позволило многократно увеличить перевозку грузов, в том числе продовольствия. В июле 1942 г. транспортники Ладоги за сутки отправляли до 7 тыс. т грузов. За навигацию по озеру прошло в общей сложности 21 700 судов. Они перевезли в Ленинград 780 тыс. т различных грузов, в том числе 350 тыс. т продовольствия, почти 12 тыс. голов скота38 . Проблема голода в осажденном городе была снята. Ленинградцы стали получать нормированные продукты в таком же объеме, как и жители всех городов страны.

Для преодоления последствий голода (в октябре 1942 г. с наступлением холодов было госпитализировано 12 699 больных, в ноябре - 14 138) нуждающиеся получали усиленное питание. По состоянию на 1 января 1943 г., перед прорывом блокады, 270 тыс. ленинградцев получали в той или иной форме повышенное, по сравнению с общесоюзными нормами, количество продовольствия. Кроме того, 153 тыс. человек посещали столовые с З-разовым питанием, для которых выделялась дополнительно значительная часть нормированных продуктов39 .

Неимоверные страдания и мужество, проявленное ленинградцами в годы блокады, не имели аналога в мировой истории. Судьба уготовила Ленинграду участь одного из главных стратегических центров, от стойкости которого в значительной мере зависел ход всей войны. Это понимали и на Западе. Лондонское радио в 1945 г. признало: «Защитники Ленинграда вписали самую замечательную страницу в историю мировой войны, ибо они больше, чем кто бы то ни было, помогли грядущей окончательной победе над Германией» 40 .

Учитывая трагический опыт ленинградской блокады, советская делегация на заключительном этапе переговоров по подготовке Всеобщей декларации прав человека осенью 1948 г. внесла предложение запретить использорание голода в качестве метода ведения войны. Советский представитель в Комиссии по правам человека 3 августа 1948 г. предложил следующий текст 4-й статьи Декларации: «Каждый человек имеет право на жизнь. Государство должно обеспечить каждому человеку защиту от преступных на него посягательств, а также обеспечить условия, предотвращающие угрозу смерти от голода и истощения...»41 .

1 Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда. СПб., 1995. С. 185.

Каргин Д.И. Яндекс.Дзен-канале.

Сегодня в России отмечают 70-летие со дня освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Страшнее, чем бомбежки и артобстрелы в то время оказался голод, который косил людей тысячами. Весь ужас тех страшных дней вы сможете прочитать под катом.

Впереди меня стоял мальчик, лет девяти, может быть. Он был затянут каким-то платком, потом одеялом ватным был затянут, мальчик стоял промерзший. Холодно. Часть народа ушла, часть сменили другие, а мальчик не уходил. Я спрашиваю этого мальчишку: „А ты чего же не пойдешь погреться?“ А он: „Все равно дома холодно“. Я говорю: „Что же ты, один живешь?“ - „Да нет, с мамкой“. - „Так что же, мамка не может пойти?“ - „Да нет, не может. Она мертвая“. Я говорю: „Как мертвая?!“ - „Мамка умерла, жалко ведь ее. Теперь-то я догадался. Я ее теперь только на день кладу в постель, а ночью ставлю к печке. Она все равно мертвая. А то холодно от нее“.

«Блокадная книга» Алесь Адамович, Даниил Гранин

«Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Я купил ее когда-то в лучшем питерском букинисте на Литейном. Книга не настольная, но всегда на виду. Скромная серая обложка с черными буквами хранит под собой живой, страшный, великий документ, собравший воспоминания очевидцев, переживших блокаду Ленинграда, и самих авторов, ставших участниками тех событий. Читать ее тяжело, но хотелось бы, чтобы это сделал каждый…

Из интервью с Данилом Граниным:

«- Во время блокады мародеров расстреливали на месте, но также, я знаю, без суда и следствия пускали в расход людоедов. Можно ли осуждать этих обезумевших от голода, утративших человеческий облик несчастных, которых язык не поворачивается назвать людьми, и насколько часты были случаи, когда за неимением другой пищи ели себе подобных?

Голод, я вам скажу, сдерживающих преград лишает: исчезает мораль, уходят нравственные запреты. Голод - это невероятное чувство, не отпускающее ни на миг, но, к удивлению моему и Адамовича, работая над этой книгой, мы поняли: Ленинград не расчеловечился, и это чудо! Да, людоедство имело место…

- …ели детей?

Были и вещи похуже.

Хм, а что может быть хуже? Ну, например?

Даже не хочу говорить… (Пауза). Представьте, что одного собственного ребенка скармливали другому, а было и то, о чем мы так и не написали. Никто ничего не запрещал, но… Не могли мы…

Был какой-то удивительный случай выживания в блокаду, потрясший вас до глубины души?

Да, мать кормила детей своей кровью, надрезая себе вены».

«…В каждой квартире покойники лежали. И мы ничего не боялись. Раньше разве вы пойдете? Ведь неприятно, когда покойники… Вот у нас семья вымерла, так они и лежали. И когда уж убрали в сарай!» (М.Я.Бабич)

«У дистрофиков нет страха. У Академии художеств на спуске к Неве сбрасывали трупы. Я спокойно перелезала через эту гору трупов… Казалось бы, чем слабее, человек, тем ему страшнее, ан нет, страх исчез. Что было бы со мною, если бы это в мирное время, - умерла бы, от ужаса. И сейчас ведь: нет света на лестнице - боюсь. Как только люди поели - страх появился» (Нина Ильинична Лакша).

Павел Филиппович Губчевский, научный сотрудник Эрмитажа:

— Какой вид имели залы?

— Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий.

— По пустым рамам?

— По пустым рамам.

Безвестный Прохожий - пример массового альтруизма блокады.

Он обнажался в крайние дни, в крайних обстоятельствах, но тем доподлинней его природа.

Сколько их было – безвестных прохожих! Они исчезали, вернув человеку жизнь; оттащив от смертельного края, исчезали бесследно, даже облик их не успевал отпечататься в мерклом сознании. Казалось, что им, безвестным прохожим,– у них не было никаких обязательств, ни родственных чувств, они не ждали ни славы, ни оплаты. Сострадание? Но кругом была смерть, и мимо трупов шли равнодушно, удивляясь своей очерствелости.

Большинство говорит про себя: смерть самых близких, дорогих людей не доходила до сердца, срабатывала какая-то защитная система в организме, ничто не воспринималось, не было сил отозваться на горе.

Блокадную квартиру нельзя изобразить ни в одном музее, ни в каком макете или панораме, так же как нельзя изобразить мороз, тоску, голод…

Сами блокадники, вспоминая, отмечают разбитые окна, распиленную на дрова мебель - наиболее резкое, необычное. Но тогда по-настоящему вид квартиры поражал лишь детей и приезжих, пришедших с фронта. Как это было, например, с Владимиром Яковлевичем Александровым:

«- Вы стучите долго-долго - ничего не слышно. И у вас уже полное впечатление, что там все умерли. Потом начинается какое-то шарканье, открывается дверь. В квартире, где температура равна температуре окружающей среды, появляется замотанное бог знает во что существо. Вы вручаете ему пакетик с какими-нибудь сухарями, галетами или чем-нибудь еще. И что поражало? Отсутствие эмоционального всплеска.

И даже если продукты?

Даже продукты. Ведь у многих голодающих уже была атрофия аппетита».

Врач больницы:

— Помню, привезли ребят-близнецов… Вот родители прислали им маленькую передачу: три печеньица и три конфетки. Сонечка и Сереженька - так звали этих ребятишек. Мальчик себе и ей дал по печенью, потом печенье поделили пополам.

Остаются крошки, он отдает крошки сестричке. А сестричка бросает ему такую фразу: «Сереженька, мужчинам тяжело переносить войну, эти крошки съешь ты». Им было по три года.

Три года?!

Они едва говорили, да, три года, такие крошки! Причем девочку потом забрали, а мальчик остался. Не знаю, выжили они или нет…»

Амплитуда страстей человеческих в блокаду возросла чрезвычайно - от падений самых тягостных до наивысших проявлений сознания, любви, преданности.

«…В числе детей, с которыми я уезжала, был мальчик нашей сотрудницы - Игорь, очаровательный мальчик, красавец. Мать его очень нежно, со страшной любовью опекала. Еще в первой эвакуации говорила: «Мария Васильевна, вы тоже давайте своим деткам козье молоко. Я Игорю беру козье молоко». А мои дети помещались даже в другом бараке, и я им старалась ничего не уделять, ни грамма сверх положенного. А потом этот Игорь потерял карточки. И вот уже в апреле месяце я иду как-то мимо Елисеевского магазина (тут уже стали на солнышко выползать дистрофики) и вижу - сидит мальчик, страшный, отечный скелетик. «Игорь? Что с тобой?» - говорю. «Мария Васильевна, мама меня выгнала. Мама мне сказала, что она мне больше ни куска хлеба не даст». - «Как же так? Не может этого быть!» Он был в тяжелом состоянии. Мы еле взобрались с ним на мой пятый этаж, я его еле втащила. Мои дети к этому времени уже ходили в детский сад и еще держались. Он был так страшен, так жалок! И все время говорил: «Я маму не осуждаю. Она поступает правильно. Это я виноват, это я потерял свою карточку». - «Я тебя, говорю, устрою в школу» (которая должна была открыться). А мой сын шепчет: «Мама, дай ему то, что я принес из детского сада».

Я накормила его и пошла с ним на улицу Чехова. Входим. В комнате страшная грязь. Лежит эта дистрофировавшаяся, всклокоченная женщина. Увидев сына, она сразу закричала: «Игорь, я тебе не дам ни куска хлеба. Уходи вон!» В комнате смрад, грязь, темнота. Я говорю: «Что вы делаете?! Ведь осталось всего каких-нибудь три-четыре дня, - он пойдет в школу, поправится». - «Ничего! Вот вы стоите на ногах, а я не стою. Ничего ему не дам! Я лежу, я голодная…» Вот такое превращение из нежной матери в такого зверя! Но Игорь не ушел. Он остался у нее, а потом я узнала, что он умер.

Через несколько лет я встретила ее. Она была цветущей, уже здоровой. Она увидела меня, бросилась ко мне, закричала: «Что я наделала!» Я ей сказала: «Ну что же теперь говорить об этом!» - «Нет, я больше не могу. Все мысли о нем». Через некоторое время она покончила с собой».

Судьба животных блокадного Ленинграда - это тоже часть трагедии города. Человеческая трагедия. А иначе не объяснишь, почему не один и не два, а едва ли не каждый десятый блокадник помнит, рассказывает о гибели от бомбы слона в зоопарке.

Многие, очень многие помнят блокадный Ленинград через вот это состояние: особенно неуютно, жутко человеку и он ближе к гибели, исчезновению от того, что исчезли коты, собаки, даже птицы!..

«Внизу, под нами, в квартире покойного президента, упорно борются за жизнь четыре женщины - три его дочери и внучка, - фиксирует Г.А.Князев. - До сих пор жив и их кот, которого они вытаскивали спасать в каждую тревогу.

На днях к ним зашел знакомый, студент. Увидел кота и умолял отдать его ему. Пристал прямо: «Отдайте, отдайте». Еле-еле от него отвязались. И глаза у него загорелись. Бедные женщины даже испугались. Теперь обеспокоены тем, что он проберется к ним и украдет их кота.

О любящее женское сердце! Лишила судьба естественного материнства студентку Нехорошеву, и она носится, как с ребенком, с котом, Лосева носится со своей собакой. Вот два экземпляра этих пород на моем радиусе. Все остальные давно съедены!»

Жители блокадного Ленинграда со своими питомцами

«В одном из детских домов Куйбышевского района произошел следующий случай. 12 марта весь персонал собрался в комнате мальчиков, чтобы посмотреть драку двух детей. Как затем выяснилось, она была затеяна ими по «принципиальному мальчишескому вопросу». И до этого были «схватки», но только словесные и из-за хлеба».

Завдомом тов. Васильева говорит: «Это самый отрадный факт в течение последних шести месяцев. Сначала дети лежали, затем стали спорить, после встали с кроватей, а сейчас - невиданное дело - дерутся. Раньше бы меня за подобный случай сняли с работы, сейчас же мы, воспитатели, стояли, глядя на драку, и радовались. Ожил, значит, наш маленький народ».

В хирургическом отделении Городской детской больницы имени доктора Раухфуса, Новый год 1941/42 г.

Интересное исследование неизвестной стороны жизнь в блокадном Ленинграде. Об этом не говорили, это не афишировали - но выжившие знали и помнили....

В осажденном Ленинграде существовали рынки, хотя подвоз продуктов на них практически прекратился. Стихийная, вольная торговля в городе не только не исчезла, но неудержимо увеличивалась в масштабах, реагируя на колоссальную нехватку продуктов фантастическим ростом цен. Однако блокадный рынок стал единственным дополнением к скудному рациону питания, а нередко источником выживания. Почти две трети населения города искали спасения на рынке, на толкучке, а также у знакомых и незнакомых «коммерсантов». Что из себя представлял рынок в осажденном городе? Сам рынок закрыт. Торговля идет вдоль Кузнечного переулка от Марата до Владимирской площади и дальше по Большой Московской. Взад и вперед ходят людские скелеты, замотанные ни весть во что, в свисающих с них разномастных одеждах. Они вынесли сюда все, что могли, с одним желанием – обменять на еду. Собственно рынок был закрыт, а люди ходили взад-вперед по Кузнечному переулку перед зданием рынка и заглядывали друг другу через плечо. (На фото – Кузнечный рынок).

Большинство участников блокадной рыночной торговли составляли обычные горожане, стремившиеся приобрести какую-либо пищу за деньги или выменять ее на свои вещи. Это были ленинградцы, получавшие иждивенческие карточки, нормы выдачи продуктов по которым не давали шанса на жизнь. Впрочем, были здесь не только иждивенцы, но и рабочие, военные, с большими нормами питания, но, тем не менее остро нуждавшиеся в дополнительной пище или стремившиеся произвести обмен в самых разных, порой немыслимых сочетаниях.

Желавших купить или обменять свои вещи на еду на рынке было значительно больше обладателей вожделенных продуктов. Поэтому важными персонажами рыночной торговли были спекулянты. Они ощущали себя хозяевами положения на рынке и не только. Ленинградцы были потрясены. «Обыкновенные люди вдруг обнаружили, что у них мало общего с торговцами, возникшими вдруг на Сенном рынке. Какие-то персонажи прямо со страниц произведений Достоевского или Куприна. Грабители, воры, убийцы, члены бандитских шаек бродили по ленинградским улицам и, казалось, приобретали большую власть, когда наступала ночь. Людоеды и их пособники. Толстые, скользкие, с неумолимо стальным взглядом, расчетливые. Самые жуткие личности этих дней, мужчины и женщины».

В поведении, организации своего «бизнеса» эти люди проявляли большую осторожность. «На рынке обычно продавался хлеб, иногда целыми буханками. Но продавцы вынимали его с оглядкой, буханку держали крепко и прятали под пальто. Они боялись не милиции, они отчаянно боялись воров и голодных бандитов, способных в любой момент вынуть финский нож или просто ударить по голове, отобрать хлеб и убежать» .

В дневниках и мемуарах блокадники нередко пишут о шокировавших их социальных контрастах на улицах блокадного Ленинграда. «Вчера Татьяне принесли полкило пшена за 250 р. Даже я поразилась наглости спекулянтов, но все же взяла, т. к. положение остается критическим, – свидетельствует 20 марта 1942 г. сотрудница Публичной библиотеки М. В. Машкова. – …Жизнь удивительная, можно подумать, что все это дурной сон» .

Еще один тип продавца-покупателя – военнослужащий, который был весьма желанен как торговый партнер для большинства блокадников, особенно для женщин, составлявших преобладающую часть очередей в магазинах и большую часть посетителей ленинградских рынков. «На улицах, – записывает в дневнике в ноябре 1941 г. военный корреспондент П. Н. Лукницкий, – все чаще плеча моего касаются женщины: “Товарищ военный, вино вам не нужно?” И на короткое: “Нет!” – робкое оправдание: “Я думала на хлеб променять, грамм бы хоть двести, триста…”».

Среди участников блокадного торга были особые, страшные персонажи. Речь идет о продавцах человеческого мяса. «На Сенном рынке люди шли сквозь толпу, как во сне. Бледные, как призраки, худые, как тени... Лишь иногда появлялись вдруг мужчина или женщина с лицом полным, румяным, каким-то рыхлым и одновременно жестким. Толпа вздрагивала с отвращением. Говорили, что это людоеды».
О том, что на рынках города предлагали купить человечину, блокадники вспоминают нередко, в частности, о продававшемся на толкучке на Светлановской площади студне. «На Сенной площади (там был рынок) продавали котлеты, – вспоминает инвалид войны Э. К. Худоба. – Продавцы говорили, что это конина. Но я уже много времени не видел в городе не только лошадей, но и кошек. Давно не летали над городом птицы».
Блокадница И. А. Фисенко вспоминает о том, как она осталась голодной, когда ее отец вылил кастрюлю имевшего специфический запах и сладковатый вкус бульона, сваренного из человечьего мяса полученного матерью в обмен на обручальное кольцо».
Правда, за все время блокады только 8 арестованных граждан заявили, что они убивали людей в целях продажи человеческого мяса. Обвиняемый С. рассказывал, как они с отцом неоднократно убивали спящих у них людей, затем разделывали трупы, засаливали мясо, варили его и под видом конины обменивали на вещи, водку, табак.

В блокадном городе «… можно быстро разбогатеть, будучи шкуродером, – свидетельствует рабочий А. Ф. Евдокимов. – А шкуродеров развелось последнее время очень много, и торговля с рук процветает не только на рынках, но у каждого магазина».21 «Имея мешок крупы или муки, можно стать обеспеченным человеком. И подобная сволочь в изобилии расплодилась в вымирающем городе».
«Уезжают многие, – записывает 20 февраля 1942 г. в дневнике С. К. Островская. – Эвакуация – тоже прибежище спекулянтов: за вывоз на машине – 3000 р. с головы, на самолете – 6000 р. Зарабатывают гробовщики, зарабатывают шакалы. Спекулянты и блатмейстеры представляются мне не иначе, как трупными мухами. Какая мерзость!»

«Люди ходят как тени, одни опухшие от голода, другие – ожиревшие от воровства из чужих желудков, – записывает 20 июня 1942 г. в дневнике фронтовик, секретарь комитета ВЛКСМ завода им. Сталина Б. А. Белов. – У одних остались глаза, кожа да кости и несколько дней жизни, у других появились целые меблированные квартиры, и платяные шкафы полны одеждой. Кому война – кому нажива. Эта поговорка в моде нынче. Одни ходят на рынок купить двести грамм хлеба или выменять еду на последнее трико, другие навещают комиссионные магазины, оттуда выходят с фарфоровыми вазами, сервизами, с мехами – думают долго прожить. … кто смел тот и съел. Одни обтрепались, износились, обветшали, как платьем, так и телом, другие лоснятся жиром и щеголяют шелковыми тряпками».

«Сегодня шла “Марица”. Театр был битком набит, – записывает в дневнике в марте 1942 г. учитель А. И. Винокуров. – Среди посетителей преобладают военные, официантки из столовых, продавщицы продовольственных магазинов и т. п. – люд, обеспеченный в эти ужасные дни не только куском хлеба, а и весьма многим».
«Был на “Сильве” в Александринке. Странно смотреть, как артисты поют и пляшут. Глядя на золото и бархат ярусов, на пестрые декорации, можно забыть о войне и хорошо посмеяться. Но у хористок под гримом – следы дистрофии. В зале много военных в скрипящих портупеях и завитых девушек нарпитовского типа» (23 июля 1942 г.).
Такие же эмоции вызывает значительная часть театральной публики у М. В. Машковой: «Чтобы вырваться из плена голода и забыться от смрада смерти, поплелись сегодня с Верой Петровной в Александринку где ставит спектакли Музыкальная комедия. … Народ, посещающий театр, какой-то неприятный, подозрительный. Бойкие розовые девчонки, щелкоперы, выкормленные военные, чем то напоминает НЭП. На фоне землистых истощенных ленинградских лиц эта публика производит отталкивающее впечатление».

Резко негативное отношение вызывали у ленинградцев те, кто не просто не голодал, но наживался на этой трагической ситуации. Прежде всего, речь идет о тех, кого блокадники видели чаще всего – о продавцах магазинов, работниках столовых и т. д. «Как омерзительны эти сытые, пышно-белые “талонщицы”, вырезающие в столовых и магазинах карточные талоны у голодающих людей и ворующие у них хлеб и продукты, – записывает 20 сентября 1942 г. в дневнике блокадница А. Г. Берман. – Это делается просто: “по ошибке” вырезают больше положенного, а голодный человек обнаруживает это только дома, когда никому уже ничего доказать нельзя».

«С кем ни беседуешь, от всех слышишь, что последний кусок хлеба, и тот полностью не получить, – записывает 6 июня 1942 г. в дневнике Б. А. Белов. – Воруют у детей, у калек, у больных, у рабочих, у жителей. Те, кто работает в столовой, в магазинах, или на хлебозаводе – сегодня являются своеобразным буржуа. Какая-нибудь судомойка живет лучше инженера. Мало того, что она сама сыта, она еще скупает одежду и вещи. Сейчас поварской колпак имеет такое же магическое действие, как корона во время царизма» .

Об открытом недовольстве ленинградцев работой и работниками магазинов, столовых, крайне негативном отношении горожан к спекуляции и спекулянтам свидетельствуют документы правоохранительных органов, следивших за настроениями населения осажденного города. Согласно сообщению Управления НКВД по Ленинградской области и Ленинграду от 5 сентября 1942 г., среди населения города увеличилось количество высказываний, выражающие недовольство работой столовых и магазинов. Горожане говорили, что работники торговли и снабжения расхищают продукты питания, спекулируют ими, обменивают на ценные вещи. В письмах из Ленинграда горожане писали: «Паек нам полагается хороший, но дело в том, что в столовой крадут много»; «Есть люди, которые голода не ощущали и сейчас с жиру бесятся. Посмотреть на продавщицу любого магазина, на руке у нее часы золотые. На другой браслет, золотые кольца. Каждая кухарка, работающая в столовой, имеет теперь золото»; «Хорошо живут те, кто в столовых, в магазинах, на хлебозаводах работают, а нам приходится много времени тратить, чтобы получить мизерное количество пищи. А когда видишь наглость сытого персонала столовой – становится очень тяжело». За последние десять дней, констатируется в сообщении Управления НКВД, подобных сообщений зарегистрировано 10 820, что составляет 1 сообщение на 70 человек населения Ленинграда.

Спекулянты, с которыми блокадники сталкивались на городских рынках и толкучках, бывали и в домах ленинградцев, вызывая еще больше омерзения и ненависти.
«Однажды в нашей квартире появился некий спекулянт – розовощекий, с великолепными широко поставленными голубыми глазами, – вспоминает литературовед Д. Молдавский. – Он взял какие-то материнские вещи и дал четыре стакана муки, полкило сухого киселя и еще что-то. Я встретил его уже спускающегося с лестницы. Я почему-то запомнил его лицо. Хорошо помню его холеные щеки и светлые глаза. Это, вероятно, был единственный человек, которого мне хотелось убить. И жалею, что я был слишком слаб, чтобы сделать это…»

Попытки пресечь воровство, как правило, не имели успеха, а правдолюбцы изгонялись из системы. Художник Н. В. Лазарева, работавшая в детской больнице, вспоминает: «В детской больнице появилось молоко – очень нужный продукт для малышей. В раздаточнике, по которому сестра полу- чает пищу для больных, указывается вес всех блюд и продуктов. Молока полагалось на порцию 75 граммов, но его каждый раз недоливали граммов на 30. Меня это возмущало, и я не раз заявляла об этом. Вскоре буфетчица мне сказала: “Поговори еще и вылетишь!” И действительно, я вылетела в чернорабочие, по-тогдашнему – трудармейцы».

Приехавший с фронта в блокадный город ленинградец вспоминает: «…я встретил на Малой Садовой… свою соседку по парте Ирину Ш. веселую, оживленную, даже элегантную, причем как-то не по возрасту – в котиковой манто. Я так несказанно обрадовался ей, так надеялся узнать у нее хоть что-нибудь о наших ребятах, что сперва не обратил внимания на то, как резко выделялась Ирина на фоне окружавшего города. Я, приезжий с “большой земли”, вписывался в блокадную обстановку и то лучше.
– Ты сама чего делаешь? – улучив момент прервал я ее болтовню.
– Да… в булочной работаю… – небрежно уронила моя собеседница… ... странный ответ.
Спокойно, ничуть не смутившись, молодая женщина, за два года до начала войны кончившая школу, сообщила мне, что работает в булочной – и это тоже вопиюще противоречило тому, что мы с ней стояли в центре истерзанного, едва начавшегося оживать и оправляться от ран города. Впрочем, для Ирины ситуация явно была нормальной, а для меня? Могли ли это манто и эта булочная быть нормой для меня, давно позабывшего о мирной жизни и свое нынешнее пребывание в Питере воспринимавшего как сон наяву? В тридцатые годы молодые женщины со средним образованием продавщицами не работали. Не с тем потенциалом кончали мы тогда школу… не с тем зарядом…»

Е. Скрябина во время эвакуации со своими больными и голодными детьми помимо обычных в такой экстремальной ситуации неудобств ощутила «мучения другого порядка». Женщина и ее дети получили психологическую травму, когда после посадки в вагон жена начальника госпиталя и ее девочки «достали жареных кур, шоколад, сгущенное молоко. При виде этого изобилия давно невиданной еды Юрику сделалось дурно. Мое горло схватили спазмы, но не от голода. К обеденному времени эта семья проявила “деликатность”: свой угол она занавесила, и мы уже не видели, как люди ели кур, пирожки и масло. Трудно оставаться спокойной от возмущения, от обиды, но кому сказать? Надо молчать. Впрочем, к этому уже привыкли за многие годы».

Реалии блокадной повседневности, приходя в противоречие с традиционными представлениями о правде и справедливости, с политическими установками, побуждали ленинградца задаваться мучительными вопросами морального порядка: «Почему тыловой старшина щеголяет в коверкоте и лоснится от жира, а серый, как его собственная шинель, красноармеец, на передовой собирает поесть траву возле своего дзота? Почему конструктор, светлая голова, создатель чудесных машин стоит перед глупой девчонкой и униженно выпрашивает лепешку: “Раечка, Раечка”? А она сама, вырезавшая ему по ошибке лишние талоны, воротит нос и говорит: “Вот противный дистрофик!”»

Большинство блокадников крайне негативно относились к спекулянтам, наживавшимся на голоде, безвыходном положении сограждан. В то же время, отношение ленинградцев к полукриминальной и преступной блокадной коммерции было двойственным. Противоречие порождалось ролью, которую играли спекулянты в судьбе очень многих блокадников. Как и во время гражданской войны, когда благодаря преследуемым советской властью мешочникам многим петроградцам удалось пережить голод, так и в период блокады значительная часть жителей города не просто рассчитывала встретиться на рынке, но стремилась наладить отношения (если были вещи для обмена) с теми, у кого была еда.

Учитель К.В. Ползикова-Рубец оценивает как исключительное везение то, что в самое тяжелое время – в январе 1942 г., случайный человек продал ее семье два с половиной килограмма мороженой брюквы, а на другой день случилась новая удача – приобретение килограмма конины.
Очевидна и огромна радость начальника отделения Управления дорожного строительства Октябрьской железной дороги И. И. Жилинского, приобретшего хлеб с помощью посредницы: «Ура! М. И. принесла за крепдешиновое платье 3 кило хлеба» (10 февраля 1942 г.)

«Бизнес» блокадных спекулянтов был основан прежде всего на хищениях продуктов питания из государственных источников. «Коммерсанты» наживались на недоедании, голоде, болезнях и даже смерти сограждан. В этом не было ничего нового. Такое не раз случалось в истории России, особенно во время социальных катаклизмов. Не стал исключением и период ленинградской блокады. Наиболее ярко стремление выжить одних и желание нажиться других проявилось на стихийных торжищах осажденного города. Поэтому блокада для первых стала апокалипсисом, для вторых – временем обогащения.

Да, и в нынешнее время сограждане наживаются на бедах соотечественников. Вспомните «санкции». Ценник на многие товары подскочил в два и более раза не из-за вводимых ограничений западных стран, а в результате жадности современных российский барыг, которые использовали санкции для оправдания своей алчности, завышенных до невозможности цен…